Набирая силу
Шрифт:
— Понял, — кивнул я. — А на запад, значит, есть нормальный обход?
— Пацан, да откуда тут нормальным обходам взяться? Это ведь Чащоба, а не южные сады. Попробуем проскочить мимо Имба, но так, чтобы не сильно к огневикам заворачивать. Нам бы добраться до Зеленого пояса, а там, может, и получится к Черноводке выбраться. Только я бы на твоем месте с этим не торопился.
— Почему?
— Какой интересный вопрос. — Мелконог уставился на меня тяжелым взглядом. — Ты со своим ручным упырем придушил какого-то мальчишку, после чего удрал на плоту вниз по реке. И теперь спрашиваешь, почему не стоит торопиться возвращаться? Ну
Я покачал головой:
— Татая убил Рурмис, а не мы.
— Рурмис? Молодой рыбачок с наглой рожей?
Кивнув, я пояснил:
— Не знаю, зачем он это сделал. Только предположения есть. Он подрезал нам якорный канат. И сломал весло. Все рассчитал так, чтобы нас снесло мимо Камня. А там, на большой воде, река широкая и глубины большие, шестами мы ничего не смогли сделать. Потом берега пошли обрывистые, не получалось залезть. Вот так и скатились до самого водопада.
— Через пороги прошли? — уточнил Мелконог.
— Да.
— На плоту? — В голосе лесовика проскочили нотки недоверия.
— Да, на плоту. Это было трудно, но у нас получилось. Да и навык приподняли, помогающий в таких делах. И еще кое-что было. Рурмис не сам по себе это сделал. То есть да, сам, но он не псих-одиночка, он как-то связан с императором боли. Нас ниже Камня на правом берегу подстерегал лучник, стреляющий по глазам. С ним еще какие-то уроды были. Мы еле проскочили. Это единственное место, где можно легко причалить, и нас там ждали. Они знали, что случится. И узнать это они могли только от Рурмиса. Это сговор.
Мелконог присвистнул:
— Если ты не врешь, там хрен знает что творится.
— Я не вру. Сам подумай: зачем нам убивать мальчика?
— Да затем, что у вас с поселковой малышней свары случались. Об том много языки чесали, я наслушался, когда вы сгинули вместе со своим плотом.
— Мы нормально помирились, — возразил я. — Татай и его дружки даже помогали нам. Татая Рурмис задушил, потому что тот бежал нас предупредить. Не скажу, откуда он узнал, но он помочь хотел. Я семье его помогал, рыбу часто подкидывал. Он считал себя мне обязанным. У меня не было ни одной причины его убивать.
— Если ты начнешь это в фактории рассказывать, тебя на смех поднимут. Рурмису поверят, а тебе нет.
— И чем я хуже Рурмиса?
— Рурмис свой парень. Он в фактории, конечно, не с пеленок, но знают его давно. Может, толку от него немного, но и проблем не создавал никогда. А ты непонятно откуда вылупился, тебя знать никто не знает. И самое главное, ты имперец. А имперцам на юге даже последние дураки не верят.
— С чего бы это я имперец?
Мелконог хохотнул:
— А ты смешной. Со стороны на себя взгляни. Найди лужу и взгляни.
— Я это уже делал.
— Да? Значит, ты знаешь, как выглядишь. Посмотри на меня. Что видишь? Волосы у меня рыжие, почти как огонь, рожа широкая и плоская, будто от души лопатой приплюснули, глаза серые, как пепел костра погасшего. Глянь на мои зубы: все в разные стороны накренились. И на пальцы глянь. Это же не пальцы, а сардельки, в ряд уложенные. И на брови тоже посмотри. Они почти срослись. Еще бы чуть-чуть, и была бы у меня одна огромная бровь, очень широкая и с торчащими длинными волосами. И я в твои годы был крепким и кряжистым.
— Нормальные у меня глаза.
— Ты на меня посмотри. Видишь мои глаза? Ты у любого в фактории глянь. Вот это нормальные глаза.
— У северян тоже синие глаза бывают, — не согласился я.
— Может, и бывают, но совсем не такие. Да у тебя глаза даже для имперцев не сказать что нормальные. Они у тебя не просто синие, они нереально синие. Их можно вытащить и продать, как два сапфира. Отличные сапфиры получатся, очень даже дорогие. Не бывает на севере таких глаз. Их и на юге много не бывает. А еще говорок у тебя южный. Ты стараешься говорить как все, но проскакивает чужое. Я не спрашиваю, откуда ты такой яркоглазый взялся, я просто говорю, что имперцев у нас терпеть не могут. А ты вылитый имперец. Рурмису поверят, а тебе нет.
Новости меня огорошили. Еще бы, ведь единственное относительно безопасное место, в которое я стремлюсь, на самом деле только и ждет, чтобы я заявился на свою же казнь.
Понимая мое замешательство, Мелконог пояснил:
— Эй, только не надо рвать волосы на заду. Я вот тебе верю. Может, ты что-то и темнишь, но я тебя помню еще по первому разу. Когда ты с упырем рыбу таскал с плота. Да и сейчас заметно, что детвору убивать — это не для тебя. Ну и не сходится многое в этой истории про задушенного мальчика. Даже без твоих слов понятно, что дело темное.
— Что не сходится? — заинтересовался я.
— Да с какой стороны ни взгляни, все не сходится. После того как плот с покойниками к Камню принесло, Эш особо указал, чтобы дозорные за косой присматривали. Правильно мыслил, это ведь получается слабое место в обороне фактории, за ним глаз да глаз нужен. Вот только дозорные в тот раз тоже ничего не увидели. Пацана придушили перед ними, на видном месте, а они это дело проморгали. Могли, конечно, отвлечься. Но как-то это подозрительно. Это мог быть сговор, или их кто-то отвлек. Если все было по-твоему, и так и так получается, что Рурмис провернул это не один. Да и знаю я его, он в одиночку зад подтереть неспособен. А когда с сообщниками душат ребенка, это попахивает совсем уж темной магией или каким-то заговором. Ничего похожего на темную магию никто там не заметил. Да и зачем такие сложности разводить, если можно украсть ребенка и сотворить с ним в темном лесу что угодно. Значит, сам понимаешь, что остается…
— Рурмис и его сообщники — это шпионы императора боли, — уверенно заявил я.
— С чего ты это взял? — хмыкнул Мелконог.
— С того, что они нас под лучника подставили. Он нас ждал. И он человек императора боли.
— Этого меткого лучника звать Атто.
— Я знаю.
— Да? — Мелконог вновь начал сверлить меня немигающим взглядом. — Вот знаешь, Гед, смотрю я на тебя и вижу, что ты и вправду какой-то мутный. Уж слишком много такого знаешь, чего знать не должен. На вид простой пацан пацаном, если в глаза не смотреть, а держишься и говоришь, будто много чего повидавший мужик. Бывалый мужик. Что-то в тебе есть неправильное.