Наблюдатель
Шрифт:
– Куок! – предупредил руум.
Из скального обломка вдруг вытянулся ослепительно сияющий стержень, весь ломаный, будто погнутый в коленцах. Он плавно ветвился, пронизывая воздух и рождая дрожащий гул. Огненный зигзаг уткнулся в соседнюю глыбу, вырывая ямку в расплавленной породе. Потянуло озоном. «Экие тут молнии неторопливые», – подумал Давид, но трогать разряд пальцем все же поостерегся.
– Куок!
Новый пламенный росток пробился на макушке глыбы, и руум быстренько перебежал опасный промежуток. Виштальский, зачем-то пригибаясь, бросился следом. Остальные камни не метали перуны, хотя и рождали интересную
– Куок! Куок! Куок!
Не раздумывая, Давид упал на грунт пластом. Тут же сверху на него навалилось что-то мягкое, но тяжелое, причем вес прибавлялся и прибавлялся. Сам воздух загустел и сдавил тело так, что ни вздохнуть, ни охнуть.
Виштальский боялся открывать рот, хотя легкие разрывались, требуя кислорода.
– Куок. – донеслось до него глухо, как через вату.
Давид напрягся, продавил рукой неподатливый воздух, уперся и отжался. Впечатление было такое, будто он лежал под кроватью и теперь поднимал спиною тяжелое ложе вместе со спящими. Дышать! Дышать! Виштальский разлепил глаза, открыл рот. Студенистый воздух потек в гортань, забивая ее, как вязкая смола. Давид подавился и закашлялся – и в этот момент тяжесть и вязкость пропали. Напряженные мышцы толкнули галактиста вперед, и он растянулся, уткнувшись щекой в камешки на песке. Великий космос, какое же это удовольствие – дышать!
Руум пробежал вперед, вернулся к Давиду, опять рванулся прочь. И тут из голосовой щели руума, вечно куокавшей, раздался монотонный механический голос:
– Выборность – отсутствие. Необходимость – спасение. Пятьдесят больше одного. Прохождение индивидуума – гибельность, прохождение коллектива – жизненность.
– Тебя что, – спросил Давид, не слишком поражаясь тому, что «след» разговорился, – на подвиги потянуло?
– Выборность – отсутствие, – повторил Шарик. – Прощание.
И руум бросился вперед, где в воздухе словно реяла светящаяся сетка – как отражение плещущей воды на борту речного трамвайчика, – и что-то огнистое мерцало на заднем плане, кривилось, плясало, отбрасывая слабые «зайчики» на траву.
– Стой! Шарик!
Но было уже поздно.
Силуэт Шарика заколыхался, расслоился и пропал. Тут же растаяли танцующие сеточки, унялось мерцание, погасли всполохи.
Давид поднялся и, шатаясь, двинулся вперед. Вот и холмы. С безразличием осужденного на казнь он перевалил гряду и спустился на свалку Чужих – красные пески, наметенные ветром в невысокие барханчики, уходили волнами к мутному горизонту. Из песка высовывались скособоченные кубы, сколотые верхушки пирамид и конусов, снопы тонких, гнутых прутьев, цилиндры, здорово смахивающие на пни, шары, отблескивавшие медным глянцем. Больше всего этот сюрреалистический пейзаж смахивал на кладбище. Ксенологи уговорились называть ядро джанка «гипоцентром» – это было что-то вроде «глаза бури», безопасное место в кольце ловушек и убийственных сюрпризов. В гипоцентре джанк терял свои зловещие свойства – активное здесь распалось, несовместимое с жизнью рассосалось, нейтрализовалось, разрядилось.
Обернувшись, Виштальский проследил за чередой трапперов и ведунцов, влекущих долгоногов
Беженцы прибывали, они молча приближались, неуверенно топчась и переглядываясь.
– Твой маленький друг погиб не зря, – проговорил Лосс, – благодаря ему живы все мы.
Давид безучастно кивнул.
– Каратели уже на опушке Запретного леса, – добавил Зесс. – Рыцари идут следом.
Виштальский снова кивнул.
– О, Творцы! – молитвенно сложил ладони пожилой патлатый траппер и выдохнул: – Сбывается пророчество!
– Какое еще пророчество? – разлепил губы Давид.
– Ибо сказано, – заговорил траппер нараспев и продолжил с особым выражением: – «Придут времена тяжкие и несносные человеку, и станет добро злом, а свет тьмой. Свободные превратятся в рабов, а повелители утратят власть. Но явится чужой, хранимый Творцами, и станет своим, и даст волю невольникам, и накажет неправедных, и вознесет закон выше венца царского…»
– И это всё обо мне? – усмехнулся Давид.
– А не ты ли тот чужак, – пробасил бородатый траппер, молчавший до этого, – который приручил домовика Творцов, чего не удавалось никому из нас за века? И не домовик ли хранил тебя, отведя все заклятия злых мест?
– Он это, он! – заволновался патлатый. – Всё сходится! Что было речено триста лет назад наимудрейшим братом Алассом-но-Кли, то ныне явлено! Братья! Радость-то какая!
Трапперы сильно оживились, счастливые улыбки разделяли усы и бороды.
– Вот только не надо меня в вожди и спасители записывать, ладно? – сердито сказал Виштальский. – Тот я или не тот, неизвестно, да и неважно, но одно я знаю точно – даром счастье никому не дается, за него драться надо! Так что не надейтесь волю бесплатно получить, не ждите, пока я за вас справедливости добиваться стану. Так не бывает. Я и помогать вам за просто так не собираюсь – помогу тем, кто сам хочет лучшей жизни и для того жилы рвет, надсаживается, старается во всю силу! Но прежде мне разобраться надо, что вообще происходит, понять, кто друг, а кто враг. Вопросы есть? Вопросов нет.
Глава 6
ФИЛЬМ ПРО ШПИОНОВ
Грига и Сидоровс уже стояли переминаясь, на двухметровом круге нуль-транспортера. Вита кинула прощальный взгляд на панорамное окно, за которым простирались лунные холмы, и присоединилась к «сообщникам».
– Летите, голуби! – дурашливо пропел их провожатый и помахал «зайцам».
«Зайцы» мрачно посмотрели на него. Задрали носы и гордо отвернулись. Побеждать легко, куда сложнее держать удар, перенося поражение.
– Соберись! – процедила Бока, обращаясь к Ричу. – В Москву или куда? Раз, два, три!
– В Москву! – выпалил Сидоровс.
– Вперед!
Рич набрал код и вдавил стартовую кнопку. Порт-Рорис растаял в сиреневой вспышке.
Переместились они неизвестно куда – за огромным окном незапятнанно голубело небо. И все.
– Ты нас куда забросил? – подозрительно спросила Вита.
Подойдя к окну, она увидела не то террасу, не то палубу, а за ее краем клубились кипенно-белые облака, чью девственную чистоту подчеркивали синие тени в западинах.