Наблюдающий ветер, или Жизнь художника Абеля
Шрифт:
Они стояли одни, окруженные стеной тумана, настолько плотного, что в нем нельзя было увидеть ладонь вытянутой руки. Абель подумал, что Эстрид вовсе не такая хрупкая, какой казалась ему на занятиях в декорационном классе, и что ее губы пахнут землей и солью. Он никак не мог понять, кто кого сжимает в объятиях – он Эстрид или она его, – и был удивлен, почувствовав на лице ее дыхание.
Лодка оказалась тесной, а музыка накатывала волнами, снова и снова.
Она замолчала много позже, и только тогда молодые люди заметили, что замерзли. Абель
Первое, что увидел Абель, очнувшись, было лицо Эстрид. Убирая прядь с ее щеки, он объявил, что они должны немедленно пожениться. Эстрид лежала на его руке. Она кивнула, сонная и счастливая.
Таким было их обручение, после которого оба провалились в сон.
Утром туман рассеялся. Сквозь белую дымку стали проступать голубые пятна, которые постепенно расширялись и темнели, словно кто-то дул на покрытое изморозью стекло. Пространство вокруг «Триумфа» наливалось синевой. Серебряная голубизна в просветах сгущалась до ультрамарина. Вскоре туман потянулся вверх белесыми струями, которые постепенно рассеивались в солнечных лучах.
Эстрид и Абель все еще лежали, и вокруг не было ни одной живой души. Разве молодой сокол, взлетевший с лесной опушки близ Хэрьярё, видел их в покачивавшейся на волнах лодке.
К тому времени небо почти прояснилось. Молодые люди дремали, повернувшись друг к другу, в обрамлении похожих на яичную скорлупу белых бортов, а вокруг «Триумфа» дрожали прозрачные радужные полосы. Зеленые, поднимавшиеся из глубины, переходили в розовые и смарагдовые.
Покружив над спящими юношей и девушкой, сокол устремился в сторону острова Мюншё. Вероятно, эта ослепительная картина на несколько секунд задержалась в голове птицы, которая могла видеть только так, отчетливо и ясно. Однако вскоре поблекла и рассеялась, сменившись другой.
(Здесь я должна уточнить, как именно лежали Эстрид и Абель: тесно прижавшись друг к другу, словно были сшиты. Теперь я уже не сомневаюсь, что это слово пришло ко мне из пересказа легенды о «Тристане и Изольде» Жозефа Бедье, вышедшего как раз в те годы.)
Кричали чайки. Утренний бриз морщил морскую гладь. Тут Эстрид и Абель проснулись. Обнаружив себя лежащими в столь неудобном положении, оба расхохотались. Солнце слепило глаза, отражаясь от зыбкой поверхности моря.
Абель одевался, устроившись на корме. Лицо Эстрид влажно блестело, волосы растрепались над розовыми на просвет мочками ушей. В груди у Абеля потеплело. На несколько мгновений он замер, любуясь девушкой.
– Эстрид, милая, – прошептал он.
Она вскинула голову, пытаясь подняться, и повернула к нему разгоряченное лицо. Несколько мгновений Эстрид улыбалась, а потом разразилась хохотом.
Оба очень устали и хотели пить. Абель оглядел местность. Лишь спустя некоторое время он узнал небольшой маяк на острове Бастлагнё, мимо которого они с Оскаром не раз проплывали. Сейчас маяк стоял совсем рядом, а значит, они с Эстрид находились в северной части залива Бьёркефьорден. Чудо, что ночью они не
Обратное путешествие проходило при ярком дневном свете и попутном ветре. Эстрид и Абель кричали от счастья, перебивая друг друга. Наконец вдали зазолотились шпили церквей. Они пересекли залив Риддарфьорден. Предместья утопали в зарослях цветущей сирени.
Отсюда город выглядел красно-желтым. В воде расплывались яркие цветные пятна. Это показались первые рыбацкие шхуны под темно-алыми парусами.
В тот день Эстрид и Абель купили кольца.
В июле Абель в последний раз пристроил стремянку к стене Грипсхольмского замка. Заключительные золотые завитки он выводил онемевшими пальцами – то лето выдалось на редкость холодным.
На этом его работа закончилась.
Выходя из дома в то утро, Абель сунул в карман последнее письмо Оскара из Сурабаи – и это было случайностью, почти чудом, потому что в июле Оскар находился в Стокгольме и с нетерпением ожидал корабля на Ост-Индию.
Абель положил кисть на ступеньку стремянки и уже в третий раз достал из кармана свернутый вчетверо листок. Он еще раз пробежал его глазами, устроившись в оконной нише. В замковом парке шумели столетние дубы.
А вечером, как раз накануне помолвки Эстрид и Абеля, братья лежали на кроватях в доме на Кюнгсбругатан. Они мало разговаривали, но понимали друг друга без слов. Абель волновался, он полагал, что Оскару не следует уезжать.
Он никак не мог избавиться от мыслей о мертвой молодой женщине, склизких стволах той поздней осени и черной ледяной воде.
Но Сара ушла, и теперь ей было все равно, уедет Оскар или останется. Это Оскара изведет тоска по дому. Абель видел, как блестели его глаза, как у испуганного зверька.
В Швеции тоже есть возможности, уверял брата Абель. В тот вечер они лежали на койках в своей старой детской, и все было как раньше. Точнее, как в той биографии, которую выдумал себе Оскар. За окнами шумел весенний вечер, довольно прохладный, и Абель уговаривал Оскара остаться.
– Но зачем, во имя всего святого?
– Хотя бы ради себя.
– Ради вас, ты хочешь сказать?
– Ну… ради нас.
– Вам станет от этого легче?
Насмешливый тон, сверкающие глаза. Абель помнил, как зимой Оскар хватал его за руку в постели. Смерть смотрела в его бледно-желтое лицо, а он искал Абеля.
– Ну, тогда ради меня, – прошептал Абель.
(Потому что ты мой брат, и я люблю тебя.)
Тут оба замолчали, как будто Оскару требовалось время, чтобы осознать эти слова.
– Ради родителей, друзей, невесты, – спешно добавил Абель. – Ты нужен им здесь.
(И ради меня, своего брата.)
Пауза нависла, как кирпич, глыба, вот-вот готовая обрушиться на их головы. Тут Оскар приподнялся над изголовьем кровати и, закинув голову, расхохотался. Остаться? Или Абель свихнулся?
Он выудил из кармана пиджака тонкую «гавану», сунул ее между зубами и чиркнул зажигалкой. И пока Оскар прикуривал, выпятив нижнюю губу, взгляд его блуждал где-то за окном, и Абель увидел в нем