Набоб
Шрифт:
— А эти, твои? Как их…
— Саньяси… Ты что, не понимаешь? Это ведь они все готовят… Они не предадут. Ведь они служат Кали!
— А как об этом узнает Мадек?
— Лекарь. Утром, перед отъездом, Визаж наткнется на мой труп. Сначала, конечно, он будет молчать, но потом расскажет. В это время Мадек уже будет осажден в Дели.
Угрюм приподнялся на кушетке:
— Ты сильная. Но ты кое-кого не учла.
— Кого же?
— Венделя… Венделя. Это предатель. Он всюду сует нос.
— Ты припугнешь его.
— Он ничего не боится. Кто-то другой, видно, подмазывает его.
— Кто?
— Этого я не знаю. Мелкие раджи. Могол. Может быть, англичане.
—
Но он ее уже не слышал, Угрюм уснул.
На рассвете Боженька и Визаж встретились в конюшне. Они отвязали лошадей и собирались уже вывести их в поводу через сад, когда услышали голоса. Кто-то заунывно читал молитву.
— Латынь, — прошептал Визаж, — латынь! Похоже, кого-то отпевают.
Они затаились и стали наблюдать. Вскоре за деревьями появилась маленькая процессия, во главе которой шли Угрюм и отец Вендель. Визаж побледнел.
— Подожди меня здесь, — сказал он Боженьке. — Я пойду посмотрю, что там происходит.
Визаж прокрался в сад. То, что он там увидел, повергло его в шок. В центре сада была вырыта могила, на дне которой лежало завернутое в белый саван тело. Причем завернуто оно было небрежно, будто бы в впопыхах, потому что Визаж разглядел тяжелую черную косу и смуглую женскую руку, унизанную кольцами. На краю могилы стоял отец Вендель и, осеняя тело крестом, гнусавым голосом тянул заупокойную молитву. Угрюм с немногочисленной свитой стоял поодаль, опустив голову, и по его лицу трудно было определить, какие чувства его обуревают. Визаж оцепенел, он долго не мог оторвать взгляда от этой руки и этой косы. Наконец он собрался с духом и вернулся в конюшню. Слушая его рассказ, Боженька не мог поверить своим ушам.
Они молча двинулись в путь и за весь этот день не проронили ни слова. Только когда на закате они добрались до границы Страны Могола, Визаж наконец заговорил:
— Она меня обманула: она хотела получить яд, чтобы умереть. Мадек тоже умрет. Она знала это.
— С чего ты решил, что она сама себя убила? Может быть, это сделал Угрюм? — отозвался Боженька и, тяжело вздохнув, добавил: — Все равно надо ехать к Мадеку. Если ему суждено умереть, мы погибнем вместе с ним.
— Да, — кивнул Визаж. — Но мы не скажем ему, что она умерла.
Этой же ночью отец Вендель подкупил стражника и заставил его вскрыть могилу. Иезуит спустился в яму, а когда вылез из нее, на его губах играла злая ухмылка. Он велел стражнику засыпать могилу и поспешно покинул Диг, даже не попрощавшись с Угрюмом. На следующий день он прибыл в Агру. Но едва он подошел к воротам своей обители, как от стены монастыря отделилась странная тень. Все произошло мгновенно: два удара сабли — и иезуит лишился обеих кистей; один взмах кинжала — и он лишился языка. Прежде чем он потерял сознание, кто-то прошептал ему на ухо на санскрите:
— Теперь ты не сможешь творить зло.
Дальнейшие события развивались так, как и предполагала Сарасвати. У Великого Могола не было денег, чтобы платить наемникам. И этот факт невозможно было долго держать в секрете. Среди солдат начался ропот, не проходило и дня, чтобы Мадека не одолевали вопросами:
— Когда ты раздашь нам золото?
Но он не знал, что ответить. Ему самому не платили. Два раза он являлся к воротам имперской крепости, но стражники объявляли, что Могол больше не желает его видеть. Он поворачивал назад, он ждал. Прошло два месяца, а он все не мог поверить, что Могол его обманул, что Дели —
Почему Угрюм отпустил его друзей? Их объяснения казались Мадеку неубедительными.
— Если Угрюм не поддержал союз между джатами и маратхами, почему он тогда не здесь, с нами?! — кричал Мадек.
— Ты прекрасно знаешь, что он болен, — ответил Визаж.
— Болен, болен… Я хочу поговорить с тобой наедине.
Боженька не обиделся на Мадека за эти слова и оставил их вдвоем.
— Скажи мне правду, Визаж, — потребовал Мадек. — Это она все устроила? Это она, да? Она…
— Нет. Нет, Мадек, поверь мне. Именно Сарасвати предупредила нас о сговоре между джатами и маратхами. Благодаря ей мы оказались здесь. А Угрюм ей полностью подчиняется.
— Посмотри мне в глаза, Визаж. Не ври мне!
— Как это кривой может посмотреть тебе прямо в глаза! — усмехнулся Визаж.
— Как у нее дела? — спросил Мадек и покраснел.
— Хорошо, Мадек, вполне хорошо.
Наступило молчание. Мадек был убежден, что друзья что-то скрывают. Во всем этом было что-то странное. Но на долгие разговоры не было времени. У него сейчас слишком много забот. Надо найти новых боевых слонов, отлить пушки, научить воинов Могола воевать по-европейски. Это было тяжело, невероятно тяжело. Может быть, приезд Визажа и Боженьки следует расценивать как благосклонность Провидения, а не предвестие несчастья. Ведь ему не на кого больше рассчитывать.
За два месяца из Шандернагора не пришло ни одного письма. Шевалье теперь молчал. Ни звука о патенте капитана, ни надежды на подкрепление из Франции. Едва возникла опасность, нация оказалась призраком, не имеющим никакого отношения к реальности. Единственной реальностью для Мадека стал теперь горизонт этой долины, на которой рано или поздно должны появиться вражеские армии. И они не заставили себя долго ждать.
Утром 20 декабря они находились уже в двух лье от города. Стоя на башне, Мадек и Нагеф-хан наблюдали, как отряды моголов отступают, не выдерживая напора маратхов. Еще час, и они докатятся до самых стен Дели. Генерального сражения не получится.
Как ни странно, Мадек не спешил спускаться вниз.
— Время торопит, — сказал Нагеф-хан, встревоженный растерянностью набоба.
Но Мадек не слушал его.
— Угрюма здесь нет. Я не вижу его знамени… — пробормотал он. — Она меня не предала.
— Она? Кто она? — удивился Нагеф-хан.
— Его жена. Царица.
Нагеф-хан расхохотался:
— Она и не могла бы тебя предать, ведь она умерла еще два месяца назад!
Ни один мускул не дрогнул на лице Мадека. Но его взгляд был каким-то отрешенным. Он смотрел вдаль, но, казалось, ничего не видел.