Набоб
Шрифт:
«Им не долго осталось ждать, — подумал Мадек. — Ведь вместе с дождями грядет новая напасть: эпидемия. В такое время года грязная вода выходит из берегов священного пруда и достигает подножья храма, становится источником заразы». Он дал шпоры коню, но тут увидел красивую немолодую темноволосую женщину с непокрытой головой. Ее высокомерный вид и безупречная осанка показались ему знакомыми. Это была европейка, та самая сумасшедшая! Она наклонилась, взяла на руки индийского ребенка и закричала:
— Угрюм!..
Она спустилась по ступенькам, подошла к грязной воде и собиралась идти по ней дальше.
Мадек видел только ребенка: это была девочка, лет пяти-шести; она же умрет от голода! Что поделаешь? У него не было ничего, что он мог бы ей дать, к тому же он
— Угрюм… нет, я ошиблась, я все время ошибаюсь; мой бедный, мой маленький Сен-Любен!
Мадек ничего не понимал. Он опять поскользнулся, но ему удалось вытащить ребенка из воды. Он поднял ее повыше, грязная вода доходила ему до плеч. Девочка не дышала.
Он вернулся к коню. У него не было ничего, во что можно было бы завернуть труп. Он положил его у края дороги, прыгнул в седло и помчался прочь. Сумасшедшая, конечно, бросится за ним, но не сможет его догнать. Он не стал оборачиваться. Он проскакал мимо последних хижин, отделявших его от стены, и тут ему пришла в голову абсурдная мысль: ничто не вернулось к началу, ведь он уезжает из Пондишери. Может быть, теперь начнется другая жизнь. Сколько ему еще осталось? День, две недели, четыре месяца? Этого он не знал. «Неважно, сколько ты проживешь, — сказал когда-то садху, которого Мадек встретил во время странствий. — Важно лишь, чиста ли твоя жизнь!»
Он вспомнил труп девочки. Он впервые видел мертвого ребенка. К горлу подступила тошнота. Нет, в этом нет никакой чистоты. И была ли она когда-нибудь? А Годх? А Сарасвати? Не замарал ли он и их своими желаниями, своим честолюбием фиранги? Он чуть не расплакался. Начался ливень. Он опаздывал. Его отряд пойдет навстречу огню. Возможно, навстречу славе. Он будет жить. Пусть Пондишери умирает без него.
Французы сопротивлялись еще три недели. 16 января 1761 года Пондишери сдался. У ворот стояли четыре тысячи англичан и десять тысяч сипаев, в городе оставалось только триста черных солдат и семьсот французов. Пришлось сжигать груды трупов, среди которых было обнаружено тело европейки лет пятидесяти, одетой в шелковое платье и шитые золотом туфли. Маршала де Лалли препроводили в Мадрас, где он сидел в тюрьме, ожидая отправки в Англию. Из-за его ирландского происхождения, несмотря на болезнь, с ним обращались очень жестоко.
Английская фактория Мадрас немного оживилась после приезда очаровательного шпиона шевалье Сен-Любена и его восхитительной незаконной супруги, по слухам, гугенотки. Этот умный молодой человек вскоре стал любимцем здешнего общества. Дамы были без ума от него. А вот любовница шевалье померкла в глазах окружающих после того, как устроила ему несколько публичных сцен, которые выставили напоказ ее ревность, и однажды юный француз вдруг растворился в воздухе, а Мадрас вернулся к своей обычной скуке.
Совет фактории отдал двум офицерам, французским гугенотам Дюпре и Пиго, перешедшим на службу к английскому королю, приказ стереть Пондишери с лица земли, что они добросовестно и сделали. Последних обитателей выгнали на улицу, а иезуитам предложили
Отряд Мадека, продвижению которого к Мадрасу помешали дожди, укрылся в крепости со странным названием Жинжи. Французский флаг продержался над ней еще три месяца. Потом ее осадили объединенные силы противника, и крепость пришлось сдать. Мадек попал в плен и был отведен в Мадрас вместе со своими товарищами по оружию. Там их бросили в темницу, из которой можно было выйти, лишь перейдя на службу к англичанам.
В то же самое время в Париже, по обычаю, принятому во французской политике, герцог де Шуазель внезапно изменил свои взгляды на противоположные и стал размышлять об условиях мирного договора между Францией и Англией. Основной философский смысл этих условий он изложил в следующем замечании: «Следует отдать англичанам все, даже Канаду. Бросить все, но сохранить индийские фактории».
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Владычица Годха
ГЛАВА IX
Из Мадраса к дельте Ганга
Апрель — сентябрь 1761 года
Французская Индия умерла. Пленных солдат, офицеров и волонтеров заключили в тюрьму. Людей в камерах было как сельдей в бочке. По мнению мадрасского командования, их следовало окончательно сломить, чтобы принудить к повиновению. Всякий раз, когда у дверей камеры появлялись тюремщики в красных мундирах, Мадека захлестывала волна гнева. Всякий раз, когда они входили в камеру, ему хотелось издать древний бретонский воинский клич: «Торребенн!» — и разбить голову этим проклятым саксам! Но он молчал. Его мучения были сильнее, чем просто доставшаяся от предков ненависть. С цепями на ногах, голодный или полуголодный, в лохмотьях, прикрывающих униженную плоть, — что смог бы он сделать англичанам?
После отчаяния первых дней, когда узники выли, бились головой о стены, тщетно молили о пощаде, наступила тишина: прострация, тупое молчание, временами нарушаемое чьим-нибудь предсмертным хрипом. Крепкие парни умерли первыми; остальные, более хилые и тщедушные, упорно выживали. Мадек, хрупкий и выносливый, принадлежал к последним. За неимением риса, который англичане намеренно не выдавали регулярно, он поддерживал свои силы злобой и мечтой о мести. Чтобы выжить, он постоянно думал о своем позоре, о поражении Франции, о том, что теперь Индия для нее потеряна. Но он-то, Рене Мадек, оказался еще более обделен судьбой. Только что зачисленный в конные гренадеры, он обречен теперь умирать от ярости и бессилия на вонючем полу английской тюрьмы. Да плевать он хотел на Французскую Индию! Разве когда-нибудь, за исключением периода правления Дюпле, она стремилась к величию? А вот его, Мадека, индийский раджа называл «Мадек-джи», восхищался его силой, вложил ему в руку бесценный камень. Неужели ему суждено после всего этого сдохнуть здесь, среди пленных, взятых этими свиньями-англичанами? В куче пленных— эти три слова наиболее точно, по его мнению, подходили для описания позора. Зачем он отказался остаться в Годхе, где он мог бы «пробить себе дорогу» — так, за неимением более подходящих слов, Мадек выражал свое понимание честолюбия. Дорога славы стала жертвой безрассудства, и теперь он отделен от нее двойным рядом английских штыков.
По истечении шестидесяти дней заключения мадрасское командование решило, что те сто пятьдесят французов, которые, несмотря на жестокое обращение, остались в живых, могут им для чего-нибудь пригодиться. Лондон желал завершить завоевание Бенгалии. Поэтому французам предложили выбор: либо, сохранив верность родине, остаться в темнице и умереть, поскольку кормить их больше никто не будет, либо согласиться надеть красные мундиры Его Величества короля Георга, у которого были большие планы в отношении Индии.