Набоб
Шрифт:
— Хоть у них и белая кожа!
Она громко расхохоталась, а он не мог понять, над чем она смеется.
— К какой касте ты принадлежишь?
Варна,она сказала варна,что значит «цвет, положение».
— У нас нет каст. У нас есть сословия.
— Значит, ты воин, кшатрий, как и я!
Он не посмел возразить. С тех пор, как Мадек попал в Индию, он научился уважать брахманов, не доверять воинам, опасаться хитрых торговцев, с презрением пользоваться услугами людей, называемых шудрами,прислуги. Первыми индийцами, с которыми он столкнулся в Пондишери, были неприкасаемые.
— Ты — кшатрий! — повторила царица.
Во Франции это означало бы «дворянин», а дворянином он никогда не был! Он даже ненавидел тех, кто носит шпагу! Но выходит, общество может оценивать человека по его достоинствам; раджа Годха ценил в Мадеке лишь то, что он смог ему показать: храбрость, прямоту, умение воевать; и в какой-то мере именно благодаря этим достоинствам он смог узнать Сарасвати, смог обладать ею. Вместе с тем он понимал, что это скорее исключение из правила, и, несомненно, связано оно с тем, что он — фиранги. Обычно в Индии различают людей по их джати, по рождению, так обстоит дело и в Европе. Но разница в том, что, если француз, по простоте своей, видит только голубую кровь, буржуа и духовенство, индиец различает тонкие нюансы между торговцем рисом и торговцем бетелем или орехами, не путает чистильщика отхожих мест с прачкой или с тем, кто сжигает экскременты, и уж тем более с хранителем срезанных ногтей раджи. Кто же он теперь на самом деле, он, Рене Мадек из Кемпер-Корантена? В Индии его уважают, потому что о нем ничего не известно и у него есть пушки. Но окажись он опять по ту сторону Черных Вод, что бы с ним стало? Он был чужестранцем в Индии, но понимал теперь, что стал таковым и для Европы. Он ведь прожил в Индии дольше, чем в своей родной стране, где и знал-то всего два города: Лориан и Кемпер, да несколько лье прибрежной полосы.
— А что вы там делаете в сезон дождей?
Она постоянно прерывала его размышления и возвращалась к этому вопросу. Ему было очень трудно объяснить ей, что в Европе четыре времени года, она отказывалась верить и упрямо спрашивала:
— А муссон? Выходит, год у вас никогда не кончается?
— Нет, наш год кончается, — ответил Мадек. — Но не с сезоном дождей. Дождей у нас всегда много, и луга всегда зеленеют. Но зато у нас треть года стоит холод, такой холод, какого у вас здесь никогда не бывает, разве что в горах. И становится темно. Это длится несколько месяцев.
— Но когда же начинается ваш год?
— Наступает день, когда мы празднуем рождение нашего бога. Мы знаем, что с этого дня солнце будет подниматься все выше и выше над горизонтом и скоро опять станет согревать нас. Тогда и начинается новый год.
— А Холи? Вы празднуете Холи?
— У нас есть нечто похожее. Но ты же знаешь, что у нас с вами разные боги.
Она покачала головой.
— Всего один бог! Единственный бог, у которого к тому же было всего одно воплощение. Какая у вас, должно быть, грустная жизнь! Разве тебе не нравятся наши боги, которые перевоплощаются из аватары в аватару, и наши священные животные?
— Мы не имеем права поклоняться животным.
— Ну и глупец же ты! Тебя не интересует даже Ганеша, который дарует удачу? Ты прошел столько дорог и не веришь, что тебя охранял Ганеша, что это он дважды приводил тебя сюда?
Он не посмел ответить. Ганеша был богом, о котором он знал не больше, чем о других. И мог ли он утверждать, что никогда не молился ему, когда его отряду угрожало нападение разбойников или когда он сомневался,
— Мне не нравится твой странный мир, в котором мучают садху! — заявила царица. — История Христа поразила ее: — Как, вы его пытали?! И у вас даже нет божественных безумцев?!
Божественные безумцы, божественные безумцы? Мадек порылся в памяти. Она была права. На дорогах своего детства ему приходилась встречать только нищих. Их тяжелый остановившийся взгляд напоминал взгляд садху; но ведь они не были святыми людьми, если она это имеет в виду. Впрочем, он знал о религии только самые банальные вещи да помнил немного латынь корабельных священников. Тогда он покачал головой:
— Нет, у нас нет божественных безумцев.
А она повторила:
— Мне не нравится твой странный мир! Послушай-ка лучше наши истории!
Однако она не рассказывала ему о приключениях своих богов. Может быть, потому, что это были вещи священные, которые не следовало доверять ушам фиранги, даже Мадеку. Она предпочитала истории из океана, в который впадают реки сказок. Многие из них он уже слышал от бродячих сказочников. Тем не менее, как когда-то на корабле, он готов был снова и снова погружаться в этот удивительный мир! Тогда Гопал переставал играть, и они втроем отправлялись на далекий архипелаг Царя попугаев на поиски Золотого Города или в пустыню, где находится священное озеро, а в нем спрятан Хрустальный Лотос. Как ни странно, эти сказки весьма походили на те, что рассказывают на кораблях, на истории о блужданиях по морю среди заколдованных островов, или о чудесных городах, расположенных в джунглях или на дне океана, о томящихся в заточении принцессах и даже о Царе-Рыбаке, хранящем множество тайн. Иногда Мадек перехватывал инициативу и начинал рассказывать об удивительных приключениях, о прекрасных морских сиренах и о скитающихся принцах. Вечером Сарасвати призывала десять служанок и завершала беседу неизменными словами: «Завтра на рассвете я буду молиться Кришне Синеликому!» Таким образом, она давала Мадеку понять, что ему пора вернуться в свой лагерь, к заботам о солдатах. Сколько еще продлится это странное счастье, думал он.
Однажды утром — это было в конце мая или в начале июня, Мадек не мог точно сказать, потому что жил теперь по месяцам индийского календаря, — он как обычно пришел во дворец. Жара стояла невыносимая, но Сарасвати потребовала, чтобы окно в галерее оставили незанавешенным, надеясь увидеть какой-то знак. Наконец он появился.
— Смотри! Небо становится свинцовым. Я думаю, скоро начнется муссон.
— Еще слишком рано, госпожа, — сказал брахман.
— Слишком рано! Тогда у наших врагов еще есть время, чтобы начать войну…
— Только безумец может начать войну перед муссоном! — воскликнул Мадек.
— Но ведь брат Бхавани и есть безумец! — усмехнулась она. — К тому же его друзья англичане…
— Я знаю англичан. Они никогда не начинают войну перед муссоном.
— Мадек, достаточно, чтобы объединились два небольших безумия, и из них вырастет большое. — Она повернулась к Мохану: — Значит, для муссона слишком рано, а для войны слишком поздно…
Брахман промолчал.
Мадек подошел к окну и отодвинул штору. Долина Годха высохла настолько, что стала серой. Вдруг он вздрогнул.
— К вам кто-то едет в гости, царица! — Мадек сказал это тоном воина, готового немедленно идти в атаку.
— Может быть, это враги? — проговорила она, стараясь сохранить спокойствие.
На склоне горы, с которой Мадек и его товарищи впервые увидели Годх, появилось облако пыли. Оно было совсем маленьким, такое мог поднять только небольшой отряд всадников.