Набоков о Набокове и прочем. Рецензии, эссэ
Шрифт:
Иностранная литература. 2005. №. 6. С. 258–261.
Шарж Ричарда Уилсона
МАРИОНЕТКИ В ПОИСКАХ СМЫСЛА
Айрис Мёрдок – самая достоевская из британских писателей. В своих лучших вещах (в «Черном принце», например) она вплотную приблизилась к «вихревой антропологии» великого духовидца, чем, наверное, и полюбилась российским читателям. Как и Достоевского, ее «совершенно не интересовал объективный строй жизни, природной и общественной, не интересовал эпический быт, статика жизненных форм, достижения и ценности жизнеустроения, семейного, общественного, культурного» (привожу бердяевскую характеристику
Романы Мёрдок почти полностью лишены примет места и времени, а их действие, при минимальной смене реквизита, можно с одинаковым успехом отнести к любому десятилетию прошлого века или спроецировать на наши дни. Наиболее репрезентативные вещи Мёрдок – к ним относится и «Человек случайностей» (1971) 387 – это «романы идей», и подчас идеи и философские универсалии – Зло, Любовь, Грех, Свобода – живут в них более естественной и органичной жизнью, чем персонажи.
387
Мёрдок А. Человек случайностей: Роман / Пер. с англ. И.В. Трудолюбовой. М.: АСТ, 2005.
Типичный мёрдоковский герой – не столько англичанин второй половины ХХ столетия, представитель среднего класса или лондонского полусвета, из тех, что имеет счет в банке, скучает на вечеринках и надирается в пабах, сколько everyman («всякий и каждый»), отравленный себялюбием всечеловек, показанный в переломный, кризисный момент жизни, когда на него обрушивается бремя свободного выбора и необходимость решительного поступка. Отсюда, кстати, вытекают и многие особенности мёрдоковской поэтики, вызывающие раздражение у ее зоилов: откровенно надуманные фабулы, нарочитость сюжетных мотивировок, многочисленные психологические неувязки и натяжки, отдающие то слезливой мелодрамой, то махровым триллером.
Все эти черты присущи и «Человеку случайностей», густо заселенному персонажами, которые связаны между собой многолетними узами брака, родства, дружеской привязанности или любви (порой неотличимой от ненависти), но при этом поголовно больны «неизлечимым одиночеством», страдая кто от неутоленного тщеславия, кто от неизбытых страхов и комплексов. В мире, в котором «никаких категорических императивов не существует» и «добродетель есть нечто поверхностное, условное», они чувствуют себя одинокими, охваченными ужасом бытия путниками, застигнутыми ночью врасплох. Зачастую мёрдоковские «всечеловеки» становятся игрушками в руках непознанных, порой абсурдных сил. Буквально каждый неверный шаг того или иного героя, «даже самый малый проступок в конце концов заканчивается чьим-то самоубийством, убийством или того хуже».
В романе, вроде бы не претендующем на лавры боевика, чересчур много смертей, убийств и самоубийств (пусть и не все попытки удачны); в жизни большинства героев (внешне обеспеченных и благополучных обывателей) столько внезапных переворотов и катастроф, что даже самый доверчивый и благожелательный читатель не может не почувствовать (как бы это помягче…) некоторую умозрительность коллизий и искусственность сюжетных ходов. Что выберет двадцатилетний американский интеллектуал Людвиг Леферье: научную карьеру в Оксфорде и женитьбу на очаровательной мещаночке, унаследовавшей к тому же огромное состояние, или же, как требуют бестолковые, но патриотичные родители, – возвращение в Штаты, где его ждет неминуемый арест за уклонение от службы в армии (дело происходит во время войны во Вьетнаме)? Правильно – возвращение и арест (несмотря на многословные заверения о том, что он «чужд общественных интересов» и ему претит роль мученика и «невольного и неумелого протестанта»). Что предпочтет пожилой, видавший виды холостяк Мэтью, сделавший успешную дипломатическую карьеру: брак с любимой женщиной или бегство в ту же Америку – чтобы возлюбленная посвятила себя выхаживанию его братца (самолюбивого неудачника с наклонностями психологического вампира, впавшего в депрессию после гибели очередной жены)? Конечно, бегство…
Впрочем, если не подходить к Мёрдок с требованиями житейского правдоподобия, следует признать, что «Человек случайностей» выдерживает сравнение с ее лучшими работами. Есть в нем и напряженный сюжет, и по-своему обаятельные персонажи-марионетки, и виртуозное владение различными «нарративными» техниками (традиции эпистолярного романа уживаются здесь с драматизированным повествованием, сплошь состоящим из диалогов), и, самое главное, значительность тех жизненных вопросов, на которые каждому из нас рано или поздно приходится давать
Ex Libris НГ. 2005. 25 августа. С. 4.
СКРОМНОЕ ОБАЯНИЕ КИНГСЛИ ЭМИСА
Шарж Керри Вэгхорна
«Девушка лет двадцати» (1972) 388 – одиннадцатый по счету роман английского писателя Уильяма Кингсли Эмиса (1922–1995). Международную известность Эмис завоевал своим дебютным романом «Счастливчик Джим» (1954; рус. пер. 1958). Главный герой этого квазисатирического опуса, тридцатилетний лоботряс Джим Диксон (ненавидящий избранную стезю университетского преподавателя, безуспешно подлаживающийся под кафедральное начальство, а посему активно закладывающий за воротник и в пьяном виде откалывающий всевозможные «номера») по недоразумению был принят за бунтаря, ниспровергателя основ консервативного британского истеблишмента. В результате неразборчивые журналисты причислили Эмиса к так называемой «литературе рассерженных молодых людей». Бог им судья. Очевидно, в послевоенной Британии проблема отцов и детей стояла так остро, что потребность в английском Базарове вынудила читателей вложить в пустоватый эмисовский роман то содержание, какое им требовалось. Сам Эмис, уже будучи пожилым, маститым беллетристом, увенчанным лаврами Букеровской премии (в 1986 году за роман «Old Devils») и для полного счастья пожалованным дворянским титулом, напрочь отрицал свою принадлежность к «рассерженным молодым людям», а заодно оспаривал и факт существования подобного литературного течения. (В этом, похоже, он был прав, и усердные советские литературоведы, одно время усиленно раздувавшие антибуржуазный пафос «рассерженных», имели дело всего лишь с очередным журналистским мифом.)
388
Эмис К. Девушка лет двадцати: Роман / Пер. с англ. О. Кириченко. М.: Гудьял-Пресс, 2000.
Как бы там ни было, для российских читателей Эмис ассоциируется с его первым романом. Всерьез относиться к «Счастливчику Джиму» сейчас уже невозможно. Нам остается только догадываться, что находили читатели пятидесятых в этом плохо скроенном фарсе с неимоверно затянутыми диалогами, бесконечным и бессодержательным коктейльно-вечериночным трепом и вереницей непритязательных несуразностей, которые то и дело случались с главным героем.
По сравнению с этим музейным экспонатом «Девушка лет двадцати» выглядит, конечно же, посвежее. Тем более что перевод выполнен Оксаной Кириченко, которая обладает удивительной способностью вытягивать любого безнадежного автора и из самой посредственной прозы делать конфетку. Языковая фактура романа (как и обычно у Эмиса, на две трети состоящего из пересыпанных просторечиями и слэнгом диалогов), речевые характеристики героев – все это передано с высочайшим профессионализмом и художественным тактом. В тексте нет ни малейшего следа искусственности и натужности. По прочтении не остается впечатления, что ты имел дело с переводом; кажется, что прочел вещь, изначально написанную по-русски.
Особенно удался переводчице «зашизованный базар» хипповатой Сильвии Мирз, семнадцатилетней «чувихи», вскружившей голову любвеобильному «папику» – прославленному на всю Англию дирижеру и композитору сэру Рою Вандервейну. Собственно, вокруг этой парочки и разворачивается основное действие романа. Воспылав страстью к девушке, годящейся ему в дочери, почтенный джентльмен безоглядно жертвует репутацией доброкачественного английского обывателя. Он бросает семью, оставляет свой загородный особняк и, не боясь нанести ущерб святая святых – профессиональной карьере, подставляется под удары всесильного газетного магната Гаролда Мирза (папаша Вандервейновой пассии всеми правдами и неправдами пытается удержать взбалмошную дочку от мезальянса).
Но это еще полбеды. Подлаживаясь под вкусы юной подружки и ее окружения, Вандервейн не по дням, а по часам левеет, причем не только в политических воззрениях, но и в музыкальных пристрастиях – к ужасу своего верного друга, музыкального критика Дугласа Йенделла, от лица которого и ведется повествование. Прощая Вандервейну «пошлое фрондерство» – ламентации по поводу нищенской жизни народа в Британском Гондурасе или письмо в «Таймс», требовавшее «от режима Смита в Родезии передать черным лидерам в двадцать четыре часа всю полноту власти», – Йенделл болезненно реагирует на его измену идеалам классической музыки: следуя модным поветриям, тот сочиняет экстравагантный концерт «Элевации № 9» для скрипки, ситара, бас-гитары и барабанчиков бонго, каковой собирается самолично исполнить в сопровождении рок-группы «Свиньи на улице».