Начало четвертого
Шрифт:
Но на следующий день, с инфантильным капризным упрямством запрещая себе ощущать радостное нетерпение, перед его приходом в доме она убрала. И потом тщательно протирала пыль и мыла полы каждый раз, когда Артур должен был прийти к ней. И, что было совсем уж неслыханно, – красила ресницы.
С желанием близости с привлекательным партнером, как оказалось, все обстояло далеко не так однозначно. С привлекательными партнерами до их знакомства в ее поле зрения было негусто.
2
Dum vitant stulti vitia, in contraria currunt
Стараясь
Артур курил у открытого окна. Работникам медицинской организации, занимающейся миссией такой первостепенной важности, как увеличение неумолимо сокращающейся численности населения страны, курить, само собой, строго-настрого запрещалось. Но за темным мужским силуэтом на фоне окна виднелось только старое пустующее здание с давно заколоченными ставнями и затопленным тухлой водой подъездом, так что нежелательного внимания можно было не опасаться.
И хотя Артур, по сути, практически прямым текстом распекал ее за то, что она ничем не интересна и не примечательна: а как иначе истолковать все эти его вопросы? – она почему-то не чувствовала себя задетой и смешанной с грязью. Более того, в глубине души она получала неподдельное удовольствие от вида так редко встречающегося в жизни бесстрашия называть вещи своими именами, которое ей всегда нравилось в людях. Большинство людей стараются не раздражать окружающих почем зря своим с ними несогласием, а уж тем паче выражением своей несимпатии к их мировоззрению, приоритетам и ценностям: ссоры и споры – занятие энергозатратное, вид расстроенного тобой человека порождает чувство жалости и вины, так же оппозиция может быть чревата серьезными последствиями для физического и психического здоровья и самого оппозиционера, – кому и зачем это надо?
Артур же ее обидам и перманентному недовольству им значения не придавал. Не потому что наплевательски относился к чужим, ее в частности, чувствам: в чем-чем, а в отсутствии эмпатии и бестактности ей не удалось бы обвинить его даже в моменты своих самых бурных сессий по его демонизации. Просто Артур точно знал, что не делает никому ровным счетом ничего плохого, и то обстоятельство, что кто-то вдруг по каким-то причинам решал считать его врагом народа, его собственной оценки самого себя и мотивов своих поступков не меняло, и модификатором его поведения не становилось. Иначе говоря, молодой человек обладал феноменальной супер-способностью не вестись на манипуляции и эмоциональный шантаж. Не юля и не задыхаясь от страха конфликта, он констатировал факты, ревностно замалчиваемые остальными, но отнюдь не становящиеся неприкосновенной священной коровой только лишь из-за того, что у других трясутся поджилки касаться некоторых тем, и им психологически комфортнее прятать голову в песок, зарываясь в него едва ли не по пояс.
– Почему ты считаешь свое истощение своим великим достижением?
– У меня нет истощения.
– Ведь для того, чтобы не есть, ничего не нужно. Не нужно иметь никаких умений, способностей и талантов. Впечатляющую силу воли, разве что…
– У
– Впрочем, сила воли, сдается мне, тут тоже ни при чем.
– У меня нет истощения.
В первые дни знакомства они разговаривали, не слушая друг друга: оба декламировали максимы, уже давным-давно выветрившиеся, выхолощенные и утратившие свою взрывоопасность, которые она и вовсе пропускала бы мимо ушей, если бы Артур не употреблял это страшненькое словечко с такой настораживающей регулярностью.
– А что ты считаешь своим великим достижением?
– Ну, невеликим, но… например, я подобрал на улице трех бездомных котят, сейчас они живут у меня дома. Я пишу рецензии на фильмы для одного сайта, небезынтересные и, как мне кажется, небесполезные для тех, кто любит кино. Я много читаю. Я могу сесть на шпагат, могу сделать стойку на руках, умею делать сальто: я занимаюсь акробатикой на батуте.
– Ты занимаешься спортом и куришь?
– Иногда. Мне почему-то ужасно хочется курить, когда я с тобой.
– Просто тебе нравится злить и провоцировать меня.
– Тебя злит, что я курю?
– Нет. Мне нравится смотреть, как ты куришь. Меня злит, что ты… не прячешься. Меня злит, что ты не боишься.
– Почему тебя это злит?
– Потому что все боятся и прячутся. Я боюсь и прячусь.
– Чего ты боишься?
– Я боюсь, что обо мне плохо подумают.
– Что будет, если о тебе подумают плохо?
– Меня не будут любить.
– Ты думаешь, что, когда ты боишься и прячешься, тебя любят?
– По крайней мере, не ненавидят.
– Меня ты тоже боишься?
– Тебя нет.
– Почему ты не боишься меня?
– Ты… не можешь сделать никому ничего плохого. Ты хороший, – улыбнулась она.
– А другие? Что они могут сделать плохого? – несмотря на утрированную примитивность формулировок, Артур относился к ее ответам со всей серьезностью.
– Их… много.
– И что?
– А почему я вызываю у тебя желание курить? – ушла она от ответа. – Это я злю тебя?
Артур какое-то время молча смотрел на нее, обдумывая ее вопрос.
– Меня уже давно ничего не злит. Но ты – да, ты почему-то злишь.
– Почему?
– Люди всегда искренне верят в то, что поступают правильно. Ты же прекрасно отдаешь себе отчет в абсурдности происходящего. Я пытаюсь понять, почему ты это делаешь и как тебе удается убеждать саму себя в том, что твои действия имеют хоть какие-то смысл и логику.
– Почему ты думаешь, что я не верю в правильность своих взглядов на жизнь?
– Ты слишком умна.
– С чего ты это взял?
– То есть, ты сама так не считаешь? – улыбнулся Артур.
– Мне интересно, по каким признакам ты определяешь это.
– Есть вещи, которые самоочевидны.
– Для многих людей даже тот факт, что вода мокрая, далеко не очевиден.
– Не для меня.
– И что ты хочешь от меня?
– Я хочу завербовать тебя к нам.
– Зачем?
– Скучно, – с обворожительной непосредственностью улыбнулся Артур. – Выпить не с кем. Поговорить не с кем. Заинтересоваться некем. Не в кого влюбиться. А очень хочется.
– Почему я должна соответствовать твоим представлениям о том, в кого можно влюбиться?