Начало четвертого
Шрифт:
– Не моим, – покачал головой Артур, глубоко затягиваясь и медленно выпуская дым. – Своим, – "кинематографичным" жестом он показал на нее сложенными вместе указательным и средним пальцами с зажатой между ними дымящейся сигаретой, уже докуренной почти до фильтра.
– Почему ты так уверен в том, что наши с тобой представления об этом совпадают?
– Мне почему-то так кажется.
– Ты ничего не знаешь обо мне.
– Не нужно быть экстрасенсом, чтобы сделать определенные выводы, исходя из своих наблюдений и личного опыта.
Особую пикантность
Эта картина вызвала в ней привычное обжигающее стеснение, однако, удерживая в памяти воспоминание о гипнотизирующей раскованности молодого человека, она заставила себя побыть такой же дерзкой и смелой, как он, и не отгонять крамольные мысли. В тот день, глядя на Артура в течение всей их неспешной ленивой перепалки, она ни разу не дала себе опустить глаза ниже уровня мужских плеч. Сейчас, лежа в кровати и непроизвольно поджав ноги к груди от щекочущего перевозбуждения в диафрагме, она разрешила своему взгляду скользить по всей площади возникшей перед глазами голограммы.
Темные прямые волосы, длинная челка, темно-карие глаза, уже наметившиеся морщинки в уголках глаз, пучком лучей пробегавшие по его скулам всякий раз, когда он улыбался, и вызывавшие физическое ощущение вспышки света и легкого теплового выброса, красивая шея, широкие плечи, плоский живот, длинные стройные ноги: Артур был невероятно сексуален и хорош собой.
Ее завораживала его уверенность в себе и умение принимать себя целиком таким, какой он есть, не пытаясь невротично-суетливо скрывать свои реальные или надуманные недостатки, и не бравируя своими – действительно имеющимися, высосанными из пальца или вовсе вымышленными – достоинствами, не заискивая и не домогаясь чужого одобрения, но и не принуждая собеседника заискивать и выпрашивать расположения у него самого.
Они познакомились месяца полтора назад.
Как-то утром среди бесплатных газет и рекламных буклетов она обнаружила в своем почтовом ящике очередную повестку. "Уважаемая имярек… Вы состоите на учете в Фонде нерожавших женщин репродуктивного возраста… Вам следует безотлагательно явиться в Клинику сохранения для назначения стационарной или амбулаторной процедуры оплодотворения… В случае неявки вы можете быть подвергнуты принудительной госпитализации…"
Любое принуждение одномоментно рождает сопротивление, сила противодействия всегда равна силе воздействия: задыхаясь от чудовищной ветеринарности происходящего, повестку она выбросила, а вечером к ней в дом постучались. Она открыла дверь. На пороге стояла обычная бригада из четырех человек: двое санитаров, врач и "донор" – сотрудник клиники, задача которого заключалась в том, чтобы осуществлять, стационарно или амбулаторно, означенную "процедуру".
Искусственное оплодотворение было слишком дорогостоящим и трудоемким мероприятием, не говоря уже о том, что оно было гораздо более длительным по времени и
– Здравствуйте, меня зовут Алексей Валерьевич, я гинеколог Клиники сохранения, – деловым тоном представился элегантный сухощавый седовласый доктор. – Извиняюсь за вторжение, однако наш сотрудник уже трижды не смог застать вас дома.
Она перепугалась до полусмерти, хотя прекрасно знала, что именно этим и должно было все кончится – чего еще она ждала. Принудительный привод в клинику означал бы, что при этой унизительнейшей процедуре вдобавок ко всему будут присутствовать зрители: санитары и гинеколог.
– Да-да, – залепетала она извиняющимся подобострастным голоском, безуспешно пытаясь создавать видимость самообладания.
Ее лицо горело так, что казалось, еще чуть-чуть, и вспыхнут волосы.
– Простите, просто я, действительно, была немного занята. Но я готова сделать все, что от меня требуется, хоть прямо сейчас! – в ситуации, когда ты основательно приперт к стене, благоразумнее будет усмирить свою гордость, поджать свой жалкий беспомощный хвост и выбрать наименьшее зло.
А наименьшим злом в ее положении было, безусловно, остаться в собственном доме с ее донором наедине, тем более что тот даже при беглом взгляде показался ей если не располагающим, то во всяком случае не отталкивающим, или по крайней мере не таким отталкивающим, как два его высокомерных предшественника, беременности от которых в свое время так и не наступило.
– Алексей Васильевич, не надо в клинику, пожалуйста!
– Валерьевич, – машинально поправил ее пожилой доктор.
– Простите, Андрей Валерьевич, прошу вас! Пожалуйста! Пожалуйста! Можно остаться дома?
– Алексей, – на этот раз ее поправил один из санитаров: сам Алексей Валерьевич, прекрасно понимая, в каком она состоянии, придавать значения ее ошибкам больше не стал.
Некоторое время Алексей Валерьевич молча рассматривал ее своими проницательными глазами сквозь стекла стильных дизайнерских очков. Он был из тех удивительных, буддийски невозмутимых, философски настроенных по отношению к любой творящейся вокруг них фантасмагории медиков, которым уже одним своим видом удается внушить свой здоровый успокоительный то ли сарказм, то ли фатализм, и своим пациентам. Стройный и подтянутый, с пепельно-седыми, но густыми, ничуть не поредевшими волосами, несмотря на свой почтенный возраст, он все еще оставался очень и очень привлекательным: все специалисты отдела были красивыми внешне, словно бы их принимали на работу именно по этому критерию – впрочем, вполне вероятно, что именно так оно и было на самом деле.
Конец ознакомительного фрагмента.