Начало Петровской эпохи
Шрифт:
– Евдокия, – говорил Зосима, – по-гречески означает «благоволение», Стефан же – «венец». Про Евдокию говорят, что часто бывает она пылкою и ласковою, а вот Стефан отличается необычайною выносливостью, как говорится, двужильностью, а опасаться ему следует одного… – Тут чуть подвыпивший отец Зосима застенчиво улыбнулся и добавил: – Может сей венец утонуть в любви.
Когда Дуся и Степа подросли, то часто бегали в саду, который не был разделен ни стеною, ни плетнем, забирались в глухие тенистые уголки и подолгу играли то вдвоем, то вместе с другими своими сверстниками.
А
Но кончилось детство, и разлучили их, потому что в годы, отрочества не полагалось им быть рядом, а надлежало мальчикам начинать учиться чтению, письму, арифметике, а девочкам, поселясь в светелке, называвшейся также теремом, готовиться к замужеству.
Девочек учили вышивке и шитью и совсем немного чтению и письму. Дуся читала «Псалтирь» и «Молитвослов», «Жития святых» и «Домострой», редко выходила из светелки, да и то непременно в сопровождении строгой наставницы, живя всю юность почти как монастырская послушница.
А как сравнялось ей 14 лет, домашние стали говорить, что вот-вот должна совершиться свадьба восемнадцатилетнего царя Ивана и двадцатилетней боярышни Прасковьи Федоровны Салтыковой.
Все придворные жили интересами царской семьи и следили за событиями, происходившими в ней, так же внимательно, как и за собственными домашними делами. Невольно и слуги, и взрослые дети, особенно подрастающие девочки, без пяти минут невесты, жадно ловили каждое слово о любовных историях, происходивших в царских хоромах.
Евдокия уже кое-что знала о большой царской семье, где после смерти царя Алексея Михайловича осталась его вторая жена – вдовствующая царица Наталья Кирилловна, в девичестве Нарышкина, с сыном Петром и дочерью Натальей, да еще шесть дочерей и два сына от первой его жены – покойницы Марии Ильиничны Милославской.
Знала она и то, что не было секретом ни для кого в Москве: вдовствующая царица люто ненавидела всех Милославских, а те платили ей той же монетой. Самой опасной для Натальи Кирилловны была старшая дочь покойного царя – правительница Софья Алексеевна, бывшая всего шестью годами младше своей мачехи.
Софья хотела во что бы то ни стало сохранить трон за собой или своим братом Иваном. Но он, как вы уже знаете, был болен, и Софья решила женить брата, дождаться от его жены наследника, который, даст Бог, будет здоров и станет законным претендентом на московский трон.
Невеста была старого и знатного рода, за который горой стояли многие знаменитые фамилии. Только в Думе боярами сидели шестеро Салтыковых.
В начале января 1684 года состоялась царская свадьба, но шел год за годом,
…А она все еще томилась в светлице, и почти единственной радостью были для нее выходы в церковь, где она видела прихожан и прихожанок, родственников и родственниц, знакомых по прежней, дозатворнической, жизни.
Здесь же, в церкви, несколько раз видела она и Степана. Всякий раз он становился все мужественнее – выше, крепче, шире в плечах – и раз от разу казался ей не только все красивее, но и все милее.
Потом узнала она, что женился Степан, а тут и с нею приключилось событие неожиданное и удивительное – заслала в их дом сватов вдовствующая царица Наталья Кирилловна.
Наталью Кирилловну вполне можно было понять. Ее единственный сын Петр, которому шел уже 19-й год, к этому времени совершенно отбился от рук, пропадая в Кукуе – Немецкий слободе за речкой Яузой – среди развеселых распутниц, пивших вместе с сыном вино, окруженных разудалыми и бесшабашными товарищами сына – офицерами да корабельными шкиперами, тонувшими в облаках табачного дыма…
Все они были католиками да лютеранами, людьми чужой веры, – чего же хорошего можно было от них и ждать?
Да и занимался с ними сын совсем не царским делом: вдали от родного дома, где-то под Ярославлем, рубил он, как простой плотник, корабли, не наведываясь в храмы и подолгу не исповедываясь и не причащаясь. Что было делать?
И решила Наталья Кирилловна женить сына, надеясь, что он, как и другие, по старой пословице, «женится – переменится».
После долгих раздумий остановила она свой выбор на Евдокии Лопухиной и заслала в дом невесты сватов.
Этот выбор не был случайным: род Лопухиных был велик, а многие родственники царской невесты отличались буйным нравом, злоязычием и упрямством, что заставляло других дворян бояться новых государевых сородичей.
Накануне свадьбы Илларион Абрамович Лопухин был пожалован в бояре, и велено было носить ему новое имя – Федор, после чего дочь его пошла под венец Евдокией Федоровной и, став царицей, так и именовалась.
Свадьба прошла, как и полагалось, с соблюдением всех обрядов, но не венчание, не слова патриарха и не пышный пиршественный стол запомнились новобрачной. Когда потом вспоминала юная царица свадьбу, то казалась она ей каким-то сумбурным сном, ибо новый ее повелитель в первую же ночь стал проделывать такие штучки, о каких она никогда и не слыхивала. Когда же она, вконец обомлев, заплакала, он хмыкнул, загоготал – видать, еще спьяну, – выругался по-немецки и, повернувшись к стенке, сначала обиженно засопел и сразу же и заснул.