Начало великих свершений

Орлов Борис Львович

–А какой бы вам, герр майор, для штурмовки самолёт понравился?

Тут я ему в ответ и выдал:

–Танк с крыльями! А ещё лучше– Т-34М летать научите, вот это и будет самый лучший самолёт!

Инженер ничего не в ответ на сказал, только задумался до конца полёта. Правда, когда уже сели, догнали поблагодарил, на прощание визитку дал: Сергей Ильюшин, инженер. Ну, я её в карман сунул и пошёл узнавать, как мне до своих добраться. Прихожу в комендатуру, там мне и говорят, что есть три способа. Первый– это пешком с караваном, второй– завтра к нам транспортник пойдёт, а третий– со святыми отцами. Я вначале не понял, а комендант ржёт, собака и объясняет, что через час к нам противодиверсионная группа из Православной дивизии выезжает для охраны аэродрома от японских шпионов. Махнул я рукой и согласился с попами ехать. И попал я, ребята так, что вам и не снилось… Отправил меня комендант вместе с сопровождающим к ним в расположение. Приезжаем, вижу я там такое, от чего у меня начинает крыша ехать. Вместе с мозгами. Представьте себе здоровенного детинушку под два метра ростом. Представили? Наденьте на него чёрную форму. Причём галифе

на нём армейского покроя, нормальные, а вместо кителя – ряса укороченная, чтобы не путалась, а на рясе той зелёным цветом кресты вышиты, два штуки. Один на спине, один на груди. И на погонах не звёздочки, а крестики. А самое главное, вместо шинели у них не пойми что– невообразимо– пёстро– лохматое. Вроде плащ– палатки. Так, кстати, и называется– "лохматка" установленного образца. С оружием вообще полный абзац. Во-первых, сами посудите– поп и оружие, а во-вторых у каждого на боку меч висит, кроме штатного огнестрела. Самый настоящий, без вранья! Они им еретиков наказывают. Усекновением головы, как один выразился. Мне прямо не по себе стало, я же по ихнему– еретик, лютеранин. Ну, командир меня успокоил, ты, говорит, не неверный, ты– брат по оружию, а значит верить можешь и в своего бога. У нас, говорит, в дружинных частях и неверующие вообще, и язычники, а все братья. А на нас миссия особая возложена, нехристей врагов искоренять. Вот мы и боремся. Отлегло у меня на душе от его слов. А батюшка усмехается. Меня в один из грузовиков посадил и тронулись мы несмотря на ночь. Святые отцы сидят, по сторонам в окошки тента смотрят, и тут меня у одного ружьё заинтересовало, здоровенное такое, и калибр у него не маленький. Прям, таки, авиационный. Так и оказалось, 12 и 7. Противотанковое ружьё. Ох и понравилось же мне оно. У меня вообще с раннего детства слабость к оружию. Ну, потом об этом. Едем, значит. Отцы бдят. Впереди разведчики, сзади арьегард, всё как положено. Только вокруг всё такое однообразное, что в сон клонит, но держусь, в самолёте выспаться не удалось, а здесь– носом чую, не стоит… И точно, только за один из барханов завернули, как только "БУМ", и первая машина задымила, и одновременно с флангов стрельба по грузовикам нашим. Я и сообразить ничего не успел, как земле оказался, так и не понял, то ли сам выпрыгнул, то ли меня вытолкнули. Лежу, соображаю, куда бы мне закатиться, чтобы не достали, вижу холмик, заполз под него, маузер свой выдернул, кобуру пристегнул и давай по вспышкам садить. Засекли меня самураи, стали в ответ отстреливаться, пришлось мне голову спрятать на время. Гляжу, рядом то самое ружьё лежит, а батюшка рядом стонет, за живот держится. Видно, зацепило. Ну, я к нему подполз, за колесо заволок, чтобы хоть как-то спрятать, а сам ружьецо цап и поволок опять к холмику. Тут меня что-то по ноге стукнуло, оборачиваюсь– смотрю, святой отец хоть и раненый, а сумку свою мне бросил, сипит из последних сил, патроны, мол там. Я ему в ответ кивнул и её подобрав пополз обратно. На моё счастье, там чьё– то старое колесо валялось. Дополз я до него, стал с агрегатом разбираться. Ну, принцип вообще то у всех ружей одинаков. Открыл я затвор, патрон туда вложил, здоровенный, стал смотреть, куда мы мне его использовать. А тут прямо напротив меня пулемётчик появился и как начал садить… Ну, я по нему и бахнул… Ох и садануло меня в плечо, но пулемёт замолк, только искры там вверху полетели, да видно было, что что-то тёмное подбросило. Я второй патрон, скорчился весь, посильнее упёрся и по вспышке опять– БАХ! Ещё один замолк. Тут меня за плечо тронули, гляжу монах знаками показывает– кончай стрельбу. Я на всякий случай патрон зарядил и жду. Глядь, наверху чего то замельтешило, вопли послышались дикие, потом всё стихло, монахи наши поднялись, и я с ними… Тут то я и увидел, как они с еретиками борются: быстренько двоих пленных на колени, молитву прочитали и раз, и укоротили на одну голову. Потом тот, кто экзекуцию проводил камешек на рукоятке нажал, и по лезвию вода пролилась. Святая, как мне потом объяснили, кровь грешную смывает на раз… Ну, собрались мы в общем, и опять поехали. К утру добрались, уже спокойно. Раненых в санбат сдали, а потом тяжёлых самолётом отправили. И того монаха тоже, у которого я пушку его забрал. Перед отлётом он мне её подарил. С разрешения их командира, а мне наш оружейник на неё прицел приспособил оптический, от винтовки снайперской и пристрелял. Потом она мне ой как пригодилась, но это уже другая история.

Подполковник Всеволод Соколов. Окрестности Бэйпина.

Атака танкового полка – это сродни атаке лавой конных витязей Александра Невского или князя Святослава. Только копья наперевес не держим, и ветер не бьет в лицо. Все остальное – исключительно похоже. Мы мчимся по заснеженному полю, вздымая тучи колючей ледяной пыли, прем вперед, не взирая на всякие мелкие холмики, впадинки, окопы, кусты и так далее. А перед нами в панике бегут враги, бросая оружие, высоко вскидывая вверх руки и, разумеется, истошно вереща, в слабой надежде, что неумолимые преследователи смилуются и в последний момент отведут удар или чуть повернут коня, чтобы не сбить, не затоптать такую хрупкую человеческую жизнь.

Криков и воплей мы не слышим, но готов поручится головой, что прадеды наши, те, что гнали перед собой тогдашних своих врагов, тоже ни черта не слыхали. В такой момент нет ни жалости, ни сострадания – только азарт атаки, лихость боя. Вот и бегут китайцы и японцы, бегут в тщетной попытке продлить свою жизнь хоть еще на один вздох, бегут, пока не рухнут под блестящий металл гусениц, пока не сшибет их с ног короткая пулеметная очередь или не срубит осколок трехдюймовой гранаты.

Передовая и главная линии обороны прорваны. Три полосы надолбов из вкопанных в землю рельсов и бревен основательно прорежены артподготовкой и окончательно уничтожены первой волной наступающих танков. Они же расправились

с проволочными заграждениями, и заутюжили гусеницами обрушенные снарядами и бомбами траншеи. Конечно, танки первого эшелона понесли потери, и потери весьма ощутимые. Говорят, что 2-я танковая лишилась 60% машин, а стрелки и пехотинцы, шедшие вслед за танкистами едва только не ополовинены. Но на горе Сакаи Кодзи у фельдмаршала Джихара имеется второй эшелон, то есть мы. И сейчас второй эшелон идет в атаку.

Сходство с древними витязями усиливают наши союзники. Чуть позади танков настоящей лавой идут 2-я дивизия нукеров (гвардейская кавалерийская) и Народно-освободительная армия Внутренней Монголии. Хоть за броней нам и не слышен оглушительный дикий визг монгольских всадников, но можно быть уверенным: на противника он действует не хуже, чем сирены, установленные на пикирующих бомбардировщиках Ю-87, которые аккуратно сопровождают нас в качестве тяжелой артиллерии дальнего действия. Добавляет средневекового колорита и то, что за три дня до наступления нам наконец выдали зимнее обмундирование, и теперь мы в своих меховых комбинезонах и овчинных шлемофонах действительно сильно смахиваем на древних воинов. Кстати сказать, обмундирование выдали вовремя, а то мы уже начали замерзать в своем легком х/б, на которое хоть и натягивали ватники и китайские халаты, а все равно, для тепла приходилось гонять двигатели на холостом ходу, что, естественно, привело к повышенному расходу горючего. А за это начальство по головкам не гладило. Топлива у нас в обрез.

На всем ходу мы подходим к маленькой деревеньке. Ну нет, господа хорошие, мы воробьи стрелянные, нас на мякине не проведешь. Даю команду "бэтэшкам" оттянуться назад. Больно уж у них броня слабенькая. Тридцатки могут подойти чуть поближе, но тоже не стоит наглеть. Орудие заряжается маркером – снарядом, дающим при взрыве клуб ярко окрашенного дыма. Вызываю по рации штаб и прошу связаться с авиаторами. Пусть бдят. Через двадцать минут к деревеньке уже идет дежурная эскадрилья "лапотников", как несколько обидно, но довольно остроумно прозвали в войсках грозного пикировщика Юнкерса, за шасси в обтекателях, действительно весьма похожие на ноги в лаптях. Грохочет выстрел. Ах, молодец Айзенштайн! Положил точно туда, куда я и хотел: между двумя фанзами, рядом с подозрительным не то сараем, не то хлевом, в котором так удобно спрятать противотанковое орудие. Вверх поднимается ядовито-оранжевое облако маркера. И почти сразу же раздается леденящий душу вой: "штукасы" один за другим начинают валиться вниз, переворачиваясь через крыло, и, сломя голову, мчатся к земле. Грохочет взрыв первой бомбы, а потом земля точно встает дыбом, накрывая незадачливых защитников деревни своим глинистым, жирным саваном.

В том, что защитнички имелись, у меня нет никаких сомнений. Вон как заметались. Это не гражданские: многовато их для гражданских в такой малюсенькой деревне. Рация оживает. Комбат-раз просит разрешения атаковать. Не спешите, Владимир Генрихович, пусть летучий народ пока поработает. А то как бы не наткнуться нам на какой-нибудь гнусный сюрприз.

Все. Отбомбились. Головной "лапотник, пройдя над моей машиной, помахал крыльями, остальные повторяют движение лидера. Высунувшись по пояс из башни, я машу им рукой. Спасибо, ребята. Теперь пора и нам делать свою работу.

БТ обходят деревню с флангов, а "тридцатки" идут в лоб. К моей машине подъезжает командир эскадрона нукеров. Козырнув, он интересуется, хватит ли одного его эскадрона для зачистки деревни. Я думаю что хватит, но если нет, то танки подождут поддержки. Выслушав мой ответ, он снова козыряет и тут же, вырвав из ножен саблю, пускает своего конька с места в галоп, оглашая окрестности диким нечеловеческим визгом. Следом за ним несутся его бойцы, крутя над головой клинками и потрясая пистолетами-пулеметами Лахти.

Я смотрю им вслед. Монголы – самые страшные бойцы, которых я видел в своей жизни. Как зуавы у французов или марокканцы в Испании, монгольские цирики – дикари, недавно вырванные волей Романа Федоровича фон Унгерна из раннего средневековья, снабженные современным оружием и отправленные им в бой на смерть и горе врагам. Цирик неприхотлив, религиозен, немножко фаталист, отчаянно храбр и исключительно предан. Цирик отличается каким-то звериным чутьем и первобытной изобретательностью, он воспринимает войну как какую-то охоту. Правда, при этом он – варвар, свирепый и безумно жестокий дикарь. Меня передергивает от воспоминания о чудовищных расправах над военнопленными в Калгане. Там монголы устроили настоящую резню, а уж о том, что они вытворяли с китаянками, я даже думать не хочу. Не дай Бог, приснится такое – заикой на всю жизнь станешь.

Подходим к остаткам деревни и проходим их насквозь. На развалинах домов лежат обгорелые трупы. Их множество. В триплекс мне видно, как несколько китайцев пытаются убежать от монгольских всадников. Бессмысленное занятие. Моя тридцатка проносится мимо одного из них как раз в тот момент, когда нукер догоняет бедолагу и хищным движением разваливает его клинком пополам. Похоже, это был последний из тех, кто надеялся отстоять свои позиции от нас. Степняк останавливает коня и поворачивает голову к нам, оскалив в улыбке кривые желтые зубы, и приветственно поднимает вверх клинок…

Следующий опорный пункт обороны дается нам сложнее. Проклятые япошки так здорово запрятали три своих пушчонки 37-мм, что нам удается обнаружить их только после того, как они спалили нам четвертый танк. Резкий бросок вперед, и первый антитанк уже хрустит под гусеницами у "тридцатки" Фока. Еще одну Айзенштайн разносит метким выстрелом в клочья. Перун свидетель: после этой операции иду к Борису Владимировичу и не уйду до тех пор, пока этот парень не станет прапорщиком!

Вот и около третьей пушки встают огневые столбы разрывов. Можно быть спокойным: осколками прислугу посечет наверняка, а если кто и уцелеет, то вожмется в землю так, что только не закопается, и будет лежать спокойненько, притворяясь трупом…