Начало всех Начал
Шрифт:
— Никак, — ответил Яфет хладнокровно. — Просто подождем. Думаю, он просто присел перевести дух. Отдохнет, полетит дальше.
Сим поинтересовался настороженно:
— Почему так думаешь?
— Если пробьет крышу, — объяснил Яфет, — мы все утонем. А он разве что успеет поесть один раз… А так, если мы спасемся, у него и в будущем будет еда. Если, конечно, спасется и он.
Хам с недоверием в глазах покачал головой.
— Это слишком умно. Какой змей может заглядывать так далеко! Эти твари еще дурнее тебя!
Яфет криво усмехнулся.
— Этот не дурнее никого из нас. Даже тебя, умник.
Сим вскинул глаза к потолку, откуда время от времени доносился скрежет огромных когтей.
— Алат?
Алат улетел даже раньше, чем ожидали и надеялись. Наверное, змеям отдых нужен короче. Или увидел плавающую в волнах кверху брюхом добычу. Хам даже успел заметить, как он уходил в облака, держа что-то в лапах.
Ной ничего не знал, что случилось наверху, работы в трюмах очень много, и сейчас он, опустив лопату, которой убирал за зверями навоз, обессиленно опустился на ящик, чувствуя, как гудят усталые ноги. Мысли то и дело обращались от потопа к его собственному поведению и жизни. Да, он не бегал среди людей и не хватал их за полы, пытаясь спасти от потопа, развернуть лицом к Творцу, и теперь вот бегает по ковчегу, стараясь накормить всех животных, убрать за ними навоз, обслуживая каждую мелкую тварь, потому что недостаточно общался с людьми, покинув их и живя на вершине холма.
Да, теперь он познал эту необходимость заботиться о других. Не позаботился о спасении людей, теперь спасай хотя бы животных. К счастью, Господь не только разрешил, но и напомнил, чтобы Ной взял весь скарб, инструменты и все устройства, созданные человеком, чтобы не начинать весь путь сначала.
Всплыл в памяти рассказ Еноха про двух праведников, которые вместе с группой странников начали замерзать в доме. Один встал и надел шубу, а второй принес дров и согрел весь дом. Он тоже праведник в шубе: ему сказали, строй ковчег и запирайся там от потопа — он так и сделал.
С другой стороны, он строил ковчег сто двадцать лет, все приходили и спрашивали, он всем подробно объяснял, что это за их грехи Господь решил уничтожить мир, надо покаяться и жить хорошо, тогда потопа не будет. Но на него плевали, над ним насмехались, его считали выжившим из ума дураком.
Что он мог? Наверное, бывают такие ситуации, когда самый мужественный поступок — удрать. Зло бывает настолько велико и всеобъемно, что ничего с ним поделать уже не можешь. Уже то, что жил среди этих людей и выстоял — подвиг. Ведь все следили и настаивали, чтобы он пил, чтобы совокуплялся с животными, чтобы ходил грабить соседей…
Все поколение настолько озлодеилось, что другого выхода просто не было, как войти в ковчег и закрыть за собой все двери и окна.
Заскрипело, затрещало, из полумрака появился Сим, тяжело толкая перед собой тележку, доверху заполненную навозом. Ее предстоит еще поднять наверх, потому что здесь за бортом вода выше этого этажа…
Ной перехватил сочувствующий взгляд сына. Сим спросил внезапно:
— А что сталось с нашим домом и садом?
Ной смолчал, потрясенный одной только мыслью, что его дома теперь нет. Чудовищный потоп уничтожил его, как уничтожил не только другие дома, сады и леса, но даже горы.
Но
Ной чувствовал себя таким измотанным, что не находил силы подняться, только вздыхал и, вспоминая слова Творца, пытался представить, что ждет их дальше.
В той прошлой жизни никто не знал ни сильного холода, ни лютой жары. Это они уже успели испытать на ковчеге, но теперь Ной со страхом чувствовал, что отныне все изменится. Для них и для всего будущего человечества. Как сказал Господь, будут времена года, что это такое, Ной не понял, но предположил, что будут холодные месяцы, а будут невыносимо жаркие.
Мир прогнил, Творец и так терпел его слишком долго. Даже Ханнуил, умнейший человек, который в чем-то понимал Ноя и уважал, и то жил с тремя женами, наложницами, свиньей и козой. Причем с козой и свиньей у него был составлен по всем правилам брачный договор, с правами и обязанностями обеих сторон. Другие же предпочитали получать плотские удовольствия от животных, не связывая себя никакими договорами.
Передвижение межевых знаков превратилось почти в игру, а грабители так часто срывали с людей одежду прямо на улице, что многие предпочитали выходить голыми. И никто их не осуждал, потому что потерять нарядную одежду жалко, все понимали.
Вслед за мужчинами на улицу начали выходить голыми и женщины. Это и переполнило, как понял Ной, чашу терпения Творца. Не то, что женщины выходили голыми, а что воровство и грабежи достигли таких размеров, что губили общество. Собственность другого человека нельзя ни красть, ни отнимать, и для Творца самым тяжким преступлением является даже не разврат, а ложь и воровство.
Он услышал, как поскрипывают доски под чем-то тяжелым, сделал усилие над собой и поднялся. Мимо двигался, держась за обе ручки нагруженной тележки, сильно наклонившись вперед и толкая ее перед собой, Яфет.
— Отдохни, отец, — сказал он благожелательно. — Кто знает, насколько затянется потоп?
— Все в руке Господа, — ответил Ной. — Теперь весь мир — в ковчеге. И только мы его хранители.
Яфет остановился, держа тележку за ручки.
— Отец, — сказал он негромко, голос его дрогнул, — тревога меня все не отпускает… Не сам потоп страшен, а что мы не оправдаем ожиданий Господа. Сможем ли? Мы, трое твоих сыновей с женами, разве сумеем заселить землю… так, чтобы все было достойно? Не хуже, чем было до потопа?
Отец промолчал. Яфет чувствовал, что отец хотел что-то сказать, даже едва не сказал, но удержался, только покачал головой и произнес совсем тихо:
— Не хуже — нельзя. Надо намного, намного лучше. Иначе все напрасно.
Они называли это плаваньем, хотя ковчег просто раскачивался на волнах, как большой пень, и казалось, что он стоит на месте, хотя волны и ветер, конечно, его постоянно сдвигали.
Сегодня Ной выглянул в окно и увидел серую каменную равнину, голую и бесплодную, всюду встопорщенные гребни из застывшей грязи, унылую и безрадостную, и лишь спустя минуту понял, что смотрит на то же море, только сейчас и волны двигаются очень медленно, словно все еще налитые застывающей смолой, а серый свет сделал их похожими на грязную землю.