Начало
Шрифт:
Наш дом привлек к себе внимание бандитов. Стрюков ни о чем плохом не думал – беда могла случиться с кем-то там, но не с ним. И вот средь бела дня нас ограбили.В то утро Диме позвонил приятель – у него сломалась машина. Как это обычно бывало, Дима поехал его выручать. А я осталась дома, в Малаховке. Дима долго не возвращался. Наконец раздался стук в дверь. Я открыла и увидела на пороге в кровь избитого мужа. Руки и ноги у него были связаны, а за спиной стояло пять человек в масках и с пистолетами. Молодые мужики, бойцы, с виду лет по тридцать. Диму бросили на пол, лицом вниз и приставили пистолет к голове. Я испугалась, но сразу собралась – видимо, инстинкт самосохранения не дал мне впасть в истерику. Мгновенно включилась внутренняя дисциплина – ведь рядом была Аня, маленький ребенок – ей было всего четыре года. И бабушка тогда жила с нами в Малаховке. Нас троих отвели в мою комнату, посадили на кровать и приставили охрану – здоровенного парня. Он молча меня разглядывал, и взгляд у него был такой отстраненный, глаза под маской – холодные. И еще постоянно перекладывал пистолет из одной руки в другую. Я тогда почувствовала, насколько ему безразличны наши жизни. Он смотрел на меня, как смотрят на неодушевленные предметы. Ему ничего не стоило нажать на курок. Для него это было так просто, как я даже не могла себе представить. Мы для него – ничто. Добыча. Очередной источник калорий в виде награбленного. Обед. Наверное,
9
На одном из спектаклей Женя Миронов, узнав, что у меня будет ребенок, сказал мне: «Ты что – больше не хочешь быть актрисой? Нет, я понимаю – дети, семья… Ничего в этом страшного нет». Но после его слов мне стало очень страшно. Я подумала, что, наверное, Женя прав – все кончено. И вообще, что я тут делаю? Не надоело еще? В театре все рушится, и это не только из-за беременности: ну, рожу я, вернусь, и что? Все наладится? Как бы не так. Меня вдруг неожиданно «увидят»? Вряд ли. Идти в другой театр? Кому-то что-то доказывать? А зачем? Ведь там меня ждут те же самые проблемы… А в кино, хоть я тогда и снималась, был тяжелый период: денег не было, все делали абы как, быстрее-быстрее, и несмотря на то, что роли были интересные, и работали очень талантливые люди, получалось все как-то не очень. Я испытывала чувство вины за то, что была такой невыразительной. Но в то же время со мной рука об руку работали очень талантливые актеры, которые выглядели так же бесцветно. Вообще, было такое время – никому ничего было невозможно доказать, никому ничего не было нужно, никто не бился за правду, за качество, все как-то шло своим чередом, по инерции, на остатках топлива времен советской империи. Кино умирало, за него было стыдно, а люди, которые выдавали некачественный продукт, в котором не было ни жизни, ни красоты, ничего того, за что зритель любит кинематограф, почему-то считали это допустимым, делали вид, что все нормально. Их толерантность здорово отбросила нашу киноиндустрию на много лет назад. Не только отсутствие больших бюджетов подкосило наше кино, нет, еще и духовная нищета, готовность поддаться, приспособиться, сделать «как-нибудь», создать видимость. А я считаю, что в таких условиях выигрывают только самые бескомпромиссные художники, а приспособленцы безусловно выживают, но это не выигрыш, не триумф. Это не жизнь, это лишь существование, не более того.
По натуре я скорее фаталист – верю в судьбу, в предначертанное. Все, что с тобой должно произойти – произойдет обязательно, сопротивление бесполезно. А то, что тебе не суждено – ну хоть убейся, не произойдет ни при каких обстоятельствах. Но на всякий случай оговорюсь – это правило я распространяю только на себя. Не берусь утверждать – но я знала и людей, которые ломали ситуацию, поворачивая реки вспять… Только потом это несогласие с судьбой может обернуться против тебя и отбросить далеко назад. И поэтому я решила не биться с судьбой. Я знала, что это бесполезно. Да, я не стала известной актрисой. Но у меня же было сто шансов из ста! Прекрасный театр, хорошие роли… Мне совсем не хотелось унижать себя – и я решила уйти. Такова профессия – если тебя не узнают, ты неудачник. Потому что тебя должны узнавать, иначе, зачем вообще все это? Уйти, или уехать куда глаза глядят. Найти себя в чем-то другом. Посмотреть на мир другими глазами.
Мой отъезд в Америку был продиктован многими обстоятельствами в моей жизни. Это была и неудавшаяся актерская карьера, которая начиналась «за здравие», а растянулась в такой «упокой», что просто руки опускались. Это были и тяжелые отношения в семье, которые после бандитского нападения на наш дом, только ухудшились. Это была и общая картина мира, которая рисовалась в нашей, к сожалению еще такой «совковой» действительности. Мне часто становилось просто страшно – без особых, наверное, причин, хотя… Разве страх за жизнь – это не причина? Нас чуть не убили, и я, беременная, хотела только одного – уехать отсюда подальше. Мои друзья из Лос-Анджелеса предложили мне заняться довольно выгодным бизнесом – недвижимостью. Я тогда решила, что новое, да к тому же еще и выгодное занятие будет лучшим отвлекающим маневром для моего готового нырнуть в кромешный ад депрессии сознания. Я же загадала себе когда-то давно, что если к тридцати годам не стану по-настоящему успешной актрисой, займусь чем-нибудь другим. А тут еще такая возможность прекрасная – Америка, страна больших возможностей. Мне была нужна другая культурная среда, мне было просто необходимо сменить обстановку. Даже Дима не стал меня останавливать и спокойно согласился меня отпустить – он понимал, что если я не уеду, то наш брак имеет все шансы рухнуть быстрее, чем карточный домик на ветру. Единственное его «но» – он ни в какую не хотел отпускать со мной нашу дочь. Да, конечно, мне было бы тяжело одной с ребенком и с животом, но мне кажется, Дима прекрасно понимал, что отпусти он нас в Америку в полном составе, я могла бы просто не вернуться. Наша дочь стала гарантом того, что я обязательно вернусь. Так что, я не «уехала» в Америку. Я «поехала». Все-таки, это разные вещи.
Надо сказать, я никогда не исключала такую возможность – жить в другой стране. И вот, я попадаю в Америку. Это другой воздух, другая земля, другие люди. Абсолютно другой мир. У меня было ощущение, что пожив там какое-то время, с меня наконец-то осыпалась вся эта «колхозная глина», которой мы тут все были перемазаны за время советской власти. У меня было ощущение, что я оттаиваю, как заледеневший кустик после зимы. Америка вселила в меня надежду, уверенность в своих силах, в том, что нет «не могу», а есть «хочу и буду». Эта страна подняла меня с коленей.
Я не ехала в Америку покорять Голливуд. И хотя для нашего поколения Америка всегда была такой мечтой – раем перспектив, в то же время мне всегда казалось, что если ты добился успеха в одной стране, то добьешься его где угодно. И наоборот. Но что интересно: прожив в Америке полгода, и не где-нибудь, а в Лос-Анджелесе, где находится Голливуд, центр мирового кино, я наконец-то перестала себя чувствовать актрисой. Куда-то это ощущение исчезло. И знаете, настала такая свобода! Я упивалась ею, чувствовала ее особенно остро когда
Итак, в Америке я наслаждалась жизнью. Занималась бизнесом, зарабатывала деньги. При этом, несмотря на беременность, которая уже подходила к своему логическому завершению, работа меня ни капельки не утомляла – я отлично себя чувствовала.
10
Так у меня появился Майки. Майки! Майки – это Солнце моей жизни. Аня – Смысл, а Майки – Солнце. Таким образом они распределены в моем сердце. И насколько сын для меня много значит, я поняла сразу же, в первую секунду его жизни. Это было такое острое, пронзительное чувство. Похожее на те чувства, которые переполняют тебя, когда ты любуешься морским рассветом в каком-то живописном уголке земного шара. С появлением Майки на белый свет, мир вокруг в одно мгновение переменил краски, ослепительно засиял! Мне ведь очень хотелось, чтобы у меня родился сын. И вот в солнечном Лос-Анджелесе все, чего мне хотелось в этой жизни, все, о чем только можно было мечтать, сбылось: теперь у меня есть и дочь, и сын! Я была так счастлива, что не описать словами. И это необычайно яркое ощущение от знакомства с Майки осталось со мной навсегда.
Я рожала в прекрасной клинике, где не испытала ни боли, ни неудобства, ни каких бы то ни было унижений. Ничто не омрачало моей радости – ко мне пришла моя подруга, американка. Я рожала, она сидела рядом, и я требовала:
– Всем шампанского!
Я травила анекдоты, шутила, пела. Медсестры говорили: «Там рожает эта сумасшедшая русская балерина». Они называли меня балериной, потому что я была стройная, худенькая. Для Америки, где самый высокий процент ожирения и все население пребывает в повальной озадаченности проблемой лишнего веса, стройная роженица – нонсенс. То, что беременная женщина должна себя баловать, в том числе и гастрономически – здесь общепризнанный факт. И никто не перестанет любить жену в положении, если она набрала вес. Там вообще как-то по-другому относятся к женщине. Там не считают, что женщина должна выглядеть как модель. У них нет подобных требований друг к другу, и надо сказать – это очень сближает. Взаимопонимание – великая вещь, а отсутствие агрессии по отношению друг к другу творит чудеса. Американцы проявляют такое внимание к предстоящей встрече с малышом! У американок абсолютно другое отношение к собственной беременности. Там это не считается болезнью, и никто не берет декретного отпуска. Женщины работают до последнего дня, живут полноценной жизнью. Она здорова, здоровее всех – так зачем ей отпуск, пока малыш в ней? Вот начнутся схватки, и поедешь рожать. Без боли и без криков. И будущий папаша тоже едет «рожать» – быть рядом, держать за ручку. А вещи все уже давно заранее приготовлены, лежат сложенные в сумку, и никаких суеверий, в Америке это просто неприлично. Родители в радостном ожидании встречи со своим наследником, вместе ходят по врачам, на специальные курсы по уходу за ребенком. Сейчас у нас тоже все начинает потихонечку двигаться в этом направлении, и я этому очень рада. Хотя, думаю что должно пройти немало времени, прежде чем все эти прекрасные вещи войдут в норму в нашем обществе.
А я все-таки следила за собой. Дима со мной не ездил, на роды тоже не смог прилететь, я была все время одна. Но тем не менее в голове у меня была прочно вбита мысль: я не должна поправится и фигура моя не должна измениться. И что вы думаете? Через четыре часа после родов я начала качать пресс.
Майки все время был со мной. Каждые полтора часа он просыпался и начинал хныкать. Его надо было накормить, помыть, укачать. Все сама. А после родов, надо сказать, это было довольно утомительно. Мне захотелось немного отдохнуть. Я же сутки напролет качала его – Майки очень плохо спал. И, кстати, продолжалось это лет до трех-четырех. Майки мог спать либо в обнимку, либо держась за руку – он очень «тактильный» мальчик. И вот на рассвете, очень рано, наверное, часа в четыре утра, пришла патронажная сестра. Она разбудила меня – а я только забылась коротким сном минут на двадцать, наверное. В общем, только мне удалось задремать, она мне говорит:
– Видишь, у меня на кармане халата красная метка? Только я имею право взять твоего ребенка сейчас. Ему сделают прививки, возьмут кровь на анализ. Потом он немножечко позагорает в солярии. А ты пока отдохни, поспи. У тебя есть около часа времени. А потом я принесу тебе его обратно.
Пока она все это говорила, я постепенно просыпалась. Она произнесла весь этот монолог, взяла Майки и ушла. А я осталась одна. Прошло две минуты. Три. Я ворочаюсь, не могу заснуть. И наконец понимаю, что я не могу без сына. Мне плохо, потому что его нет рядом. Физически плохо. Невыносимо. Ну, делать нечего – я начинаю с собой переговоры. «Ничего, ничего, Настя, скоро тебе его принесут. Сейчас ты можешь устроиться поудобнее, закрыть глазки и поспать. Ты же хотела отдохнуть? Ну вот и спи, спи… Ну, хорошо! Не можешь спать – тогда просто полежи». И тут я поняла, что не могу даже лежать. И тогда я встала. У меня была капельница на каталке, и вот я в больничном халате с завязками сзади и с этой капельницей, пошла искать своего ребенка. Мне было очень неловко – ведь я же знала, что его забрала медсестра для процедур. Но я ничего не могла с собой поделать – вся моя женская природа сигнализировала о том, что у меня отняли детеныша. И это чувство гнало меня на его поиски. Я вышла в коридор, как будто я хочу просто побродить. Медсестры ко мне подходили и спрашивали: что вам нужно? И я понимала, что они наблюдают за мной, но мне было все равно. Сначала я сделала вид, что просто хожу, хочу размяться. Потом я уже почти не могла скрывать, что просто иду на запах, как кошка – ищу своего ребенка. У меня текли слезы по щекам, мне уже было все равно. Я изо всех сил боролась с мыслью: «А вдруг ему не закроют глазки в солярии?» Потом меня стала терзать мысль: «А вдруг его куда-то отнесли и там перепутали?!» и «А вдруг его не вернут?!» Я сходила с ума. Но все-таки я нашла его.