Национализм

Калхун Крэйг

Дискурс национализма, как и дискурс класса, расы и гендера, не только подкрепляет представление об идентичности как вписанной и пересекающейся с телом индивида — он также закрепляет представление о том, что индивиды объединяются своей принадлежностью к совокупности абстрактных эквивалентов, а не своим участием в сетях конкретных межличностных отношений. И категориальные идентичности начинают преобладать над относительными отчасти вследствие того, что националистический дискурс обращается к крупным общностям, в которых большинству людей вряд ли удастся вступить в отношения лицом-к-лицу с большинством остальных.

Это означает также иное, отличное от более ранних представление о моральных обязательствах. Национализм также позволяет детям доносить на своих антинационально поступающих родителей, так как считается, что каждый индивид выводит свою идентичность напрямую из своего членства в нации. Это заметно отличается от дискурса родства и идеологии благородного происхождения, в соответствии с которыми дети становятся членами целого только благодаря своим конкретным и определенным отношениям с родителями и другой семьей.

Конечно, националистическая идеология может превозносить добродетели семьи, а националистические движения могут быть укоренены во множестве межличностных отношений традиционного

общества. И антиколониальные националисты могут придавать особое значение семье и местной общине, чтобы создать свою нацию вне официальной политической области, в которой преобладает колониальное государство. Представление о том, что китайцы не являются индивидуалистами, а ориентированы на семью, может служит отражением внутренних притязаний на национальную самобытность (такова «наша» китайскость), а также быть внешней атрибуцией. Тем не менее даже в китайском случае с его кажущимися бесконечными рассуждениями о «китайскости» программы сохранения или укрепления нации предполагали создание нового китайца. Описания нации редко обходятся без благожелательных упоминаний о семье и общине. Они не обязательно должны противоречить идее о том, что националистический дискурс обращается к крупной категории эквивалентных индивидов. Семья и община могут риторически считаться вещами или ценностями, которыми обладают все члены нации. Превозношение их помогает членам воспринимать целое в качестве продолжения своих более локальных привязанностей и, соответственно, более тепло относиться к нему.

С другой стороны, многие националисты считали влияние традиционных патриархальных семей и родственных групп слишком сильным и стремились освободить индивидов от него ради их же собственного блага и ради того, чтобы они могли лучше служить нации. Там, где заявленный приоритет нации сталкивался с другими категориальными идентичностями — расовыми, классовыми, гендерными, религиозными, почти всегда возникал конфликт. В каждом из этих случаев раскола нации возрастали в отличие от преобладавших относительных идентичностей, вроде семьи и общины, которые не требовали этого. Таким образом, на индийском субконтиненте индуистская мусульманская, а в некоторых местах сикхская, христианская и другие религии стали крупными категориальными идентичностями, а не только социальными сетями. К ним могли обращаться даже люди, слабо вплетенные в ткань межличностных отношений со своими единоверцами. Категории часто столь же важны для южноазиатов, живущих в Европе, а не «дома», хотя такая жизнь за границей делает невозможным полное вплетение в ткань таких внутриэтнических отношений. Совпадение общины и религии привело к расколу утверждаемой нации и стало основой для соперничающих национализмов (Jurgensmeyer 1993). Схожая ситуация имеет место и в Северной Ирландии. Конечно, чем больше семейные и общинные отношения организуются в соответствии с различными категориальными идентичностями, то есть чем большее количество людей вступает в брак внутри категорий, живет только вместе со своими единоверцами, работает на этнически разделенных предприятиях, — тем больше совпадение категории и сети. В результате, общности получают более широкие возможности для мобилизации коллективного действия. Сочетание категории и сети может и не вести к увеличению межгрупповой вражды, но оно увеличивает вероятность таких враждебных действий и сокращает возможность гармоничного взаимодействия.

Преобразование этничности

Этничность — один из возможных элементов, связывающих простое скопление личностей и делающих из них идентифицируемых (и самоидентифицируемых) людей. Она во многом может способствовать развитию национального самосознания и сплоченности. Плотные родственные отношения в этнической группе могут увеличивать социальную сплоченность, но к этому могут вести и соседская близость, присоединение к формальным организациям и совместный труд. Общая этническая культура может способствовать обеспечению социальной солидарности и коллективной идентичности, но членов различных этнических групп могут объединять и другие формы общей культуры и политического участия. Швейцария, Канада и Соединенные Штаты создали у себя политические и потребительские культуры, а также культуры средств массовой информации, несводимые к культуре какой-то одной из многих этнических групп внутри них. И многие защитники демократических политических культур возлагают большие надежды на то, что лояльность конституциям или политическим процессам и институтам сможет объединять людей, несмотря на этнические различия между ними. [35] В то же самое время народы, которые во многом разделяют общую культуру и которые могут даже считаться входящими в одну этническую группу, наподобие народов Британии, Новой Зеландии и Австралии, способны тем не менее образовывать различные нации. Ни социальная солидарность, ни общая культура не являются монополией этнических групп, хотя этнические группы содействуют их развитию. Коллективная идентичность не вполне эквивалентна общей культуре и не полностью гарантируется ею, несмотря на свою несомненную полезность.

35

Например, Юрген Хабермас (Хабермас 1995, 2001, 2005) предлагает идею «конституционного патриотизма» в качестве альтернативы этническому национализму. Локк (Локк 1988) предвосхитил такую оппозицию, отделив публичную область от семьи как раз на том основании, что первая может быть вопросом разумного выбора, а последняя неизбежно является вопросом дорациональной привязанности.

Короче говоря, этничность не делает социокультурные группы нациями. «Национализм — это не пробуждение и самоутверждение мифических, якобы естественных и заранее данных сообществ, — пишет Геллнер. — Это, напротив, формирование новых сообществ, соответствующих современным условиям, хотя и использующих в качестве сырья культурное, историческое и прочее наследие донационалистического мира» (Геллнер 1991: 115; схожие идеи выдвигаются: Андерсон 2001; Хобсбаум 1998; Chatterjee 1986; Kedourie 1994). Бройи (Breuilly 1993: 342) делает схожее замечание: «…следовательно, идеология — это не что-то внешнее по отношению к ранее существующей социальной реальности, а неотъемлемая составляющая этой реальности».

Национализм,

таким образом, опирается на ранее существовавшие идентичности и традиции, а национальные идентичности отражают такие традиции. Но национализм серьезно преобразует существовавшие ранее этнические идентичности и придает новое значение культурному наследию. Этнические корни и культурная самобытность — это только часть аспектов (и даже не всегда обязательных) создания современных наций. Соединенные Штаты демонстрируют это со всей ясностью. Если граждане колоний, которые отвоевали независимость от Британии в конце XVIII века, и имели общую этничность, то она была английской (или, возможно, британской) и, следовательно, вряд ли служила основанием для отделения их от Великобритании [36] . Но они также были этнически гетерогенны. Многие были англичанами, шотландцами, ирландцами или валлийцами; другие имели голландское или французское происхождение; некоторые, по крайней мере отчасти, были потомками африканских рабов или коренных американцев. И, конечно, Соединенные Штаты сохранили национальную идентичность, несмотря на принятие множества иммигрантов и возможность сохранения значительной этнической самобытности. Отчасти это объясняется тем, что Соединенные Штаты считались, по крайней мере отчасти, добровольным сообществом, а это значит, что принадлежность к нему зависела от сознательного решения, а не только от этнической или иной категоризации. В этом состоит одно из отличий «гражданского» национализма от этнического. Но со временем новая категориальная идентичность американцев и граждан Соединенных Штатов стала вытеснять идею о добровольном сообществе, и началось обсуждение вопроса о сущностных особенностях американской культуры.

36

Ричард Мэдсен (Madsen 1995: x) рассказывает, как китайский пехотный генерал утверждал, что Тайвань не вправе притязать на независимость, потому что «люди на Тайване говорят по-китайски, по культуре они — китайцы, их предки произошли с континентального Китая. Следовательно, они китайцы, и Тайвань должен быть частью Китая». Мэдсен возразил: «Если бы наши предки согласились с таким утверждением, мы бы по-прежнему оставались частью Англии».

Нетрудно представить, что этнические традиции просто наследуются от досовременной жизни. Как показал Энтони Смит (Smith 1986, 1991), в некоторых этнических традициях наблюдается заметная преемственность. Некоторые народы, описанные в книге Исхода, по-прежнему живут примерно там, где они жили несколько тысяч лет тому назад, и сохраняют внешне схожие идентичности. Но здесь нужно соблюдать осторожность. Во-первых, наличие преемственности в этнических традициях не объясняет, какие из этих традиций сохранятся или станут основой для наций или националистических притязаний (Геллнер 1991: 107). Во-вторых, традиции не просто наследуются, они воспроизводятся: истории необходимо рассказывать снова и снова, традиции частично должны приспосабливаться к новым обстоятельствам, чтобы оставаться значимыми, то, что кажется второстепенными новшествами, может серьезно изменить значение, а «морали» историй, уроки, извлекаемые из них, иногда меняются, даже если сами рассказы остаются неизменными. В-третьих, социальное и культурное значение этнических традиций существенно меняется, когда они записываются, и иногда меняется еще раз, когда они воспроизводятся для кино и телевидения. Иными словами, этнические традиции, тесно связанные с жизнью небольшой группы, когда они передаются изустно, имеют иное значение и оказывают иное воздействие на индивидов и общество, чем тогда, когда они воспроизводятся людьми искусства или исследователями, хранятся в священных текстах и проявляются в жизни множества различных небольших групп, имеющих свои собственные местные устные традиции.

Рассмотрим различие между тем, как происходит вплетение традиций в националистические истории, помогающие определить Индию, и тем, как локальные традиции помогают наделять идентичностью небольшие общины в самой Индии. Существует бесчисленное множество устных традиций, связанных с местными храмами, богами, предками и событиями. При написании своей влиятельной националистической истории «Открытие Индии» националистический лидер Джавахарлал Неру опирался на такие культурные традиции. Но созданное и записанное таким образом повествование имеет одного автора и отличается неизменностью, что не характерно для большинства местных традиций Индии. В тексте Неру целое отстаивается при помощи риторики и содержания, частично заимствованного из отдельных местных традиций. Но это делается на английском языке, общем языке, недоступном для местных традиций Индии, и это делается в каком-то смысле в ущерб многообразию и текучести местных традиций. Простое утверждение, что национализм основывается на этнических традициях, таким образом, не позволяет заметить важные различия в масштабе и способе воспроизводства.

3. Националистические притязания на историю

У национализма очень непростые отношения с историей. С одной стороны, он обычно поддерживает создание исторических описаний нации. И сама современная историческая наука сформирована традицией создания национальных историй, призванных наделить читателей и исследователей чувством коллективной идентичности. С другой стороны, националисты склонны писать историю под себя, создавая удобные описания того, «откуда мы пошли есть». Националистическая история наподобие «Открытия Индии» Неру (Неру 1955), является конструированием нации. Дело не только в том, что такая история не нейтральна. По самой своей природе националистическая историография, рассказывающая историю нации, не заботясь о точности фактов, на которые она ссылается, и стоящая на открыто воинственных или этноцентрических позициях, включает исторические события и участников независимо от того, имели ли они вообще какое-либо представление об этой нации или нет. «Открытие Индии» (впервые опубликована в 1949 году — в год провозглашения независимости Индии) не просто превращает дравидийцев или моголов в индийцев, но и делает их героями повествования, которое конструирует и реконструирует общую и предположительно вечную сущность — Индию. И победители, и побежденные в династических войнах и вторжениях становятся частью истории Индии. Точно так же учебники истории, созданные в новом пакистанском государстве, учат школьников, что Пакистан восходит в своих истоках к появлению ислама на Аравийском полуострове, и включают распространение империи моголов в историю современного Пакистана (Jalal 1995).