Национализм

Калхун Крэйг

Картография продолжает развиваться и сегодня, например, с появлением съемки со спутников. Но эта книга не о картографии. Основная задача этого примера состоит в привлечении внимания к тому, как карты стали изображать мир состоящим из национальных государств. Страны, отделяемые на них друг от друга, существуют как политические, социальные и культурные конструкции. Они не определяются физической природой мира, что можно заметить при сравнении «политической» карты, которая разделяет страны, с картой, которая использует цвета и другие средства для отображения растений, осадков или возвышенностей, а не границ национального государства. Страны на политических картах получили свои границы в результате событий, которые — по крайней мере потенциально — можно проследить в истории: они не «примордиальны» (доисторичны). И они не являются исторически неизменными: несмотря на свою относительную древность, они могут меняться. Тем не менее мы привыкли считать национальные государства данностью. Они всегда-уже существуют, представляя собой готовые ответы на наши обычные вопросы о способах управления, структуре или сплоченности населения и характере культуры. Это единицы, от которых Организация Объединенных Наций получает представителей и для которых она, как и Всемирный банк и другие организации, собирает статистику.

Обычно мир на картах отображается разделенным на национальные государства. Такой подход был стандартным уже в XIX веке, но в каком-то смысле весь мир был

заполнен ими лишь недавно. Это было связано с освобождением от европейского колониального правления, и, хотя некоторые исключения остаются, этот процесс в основном завершился к 1960-м годам. Конечно, иногда встречались и неевропейские колониальные страны, вроде Эфиопии, которая пыталась править Эритреей вплоть до 1991 года. Возможно, по большей части символически, Советский Союз также был «антинациональным государством». На картах, описывающих глобальное население, экономику, здоровье или другие аспекты, Советский Союз обычно изображался в виде огромного пустого пространства. Отчасти это объяснялось нехваткой данных и неопределенностью статуса отдельных республик, входивших в его состав. Но Советский Союз был еще и последним символическим оплотом сопротивления разделу мира на национальные государства. И хотя его правители, когда им это было выгодно, не гнушались использовать националистические настроения, а советская политика во многом была отражением русского национального господства над другими национальностями, Советский Союз старался сохранить единство территории многонациональной империи. В этом отношении коммунизм олицетворял собой не только обобществление экономики, но идеологию, альтернативную западной. Ибо Запад отстаивал идеал капитализма, который предполагал существование политически самостоятельных национальных государств, участвующих в более или менее свободной торговле как внутри страны, так и на международной арене. После краха Советского Союза представители различных национальностей стали заявлять о своей независимости и требовать представительства в ООН и на картах мира. Этот пример напоминает нам о том, что, хотя национализм часто бывает укоренен в старых идентичностях, он также возникает благодаря появлению новых возможностей и обстоятельств и наличию международной риторики, которая используется при озвучивании притязаний на внимание мировой общественности и преданность граждан.

Большинство карт часто — возможно, даже слишком часто — составлялось с опорой на европейский опыт и подход. Именно поэтому на обычных картах в центре находится Европа. Поверхность мира не имеет никакого логического географического центра. Для составителей этих карт Европа была социальным, культурным и политическим центром. Большинство из нас видело карты, которые, критикуя этот европоцентристский взгляд, помещают Австралию наверху, а Африку в центре или изображают континенты пропорционально действительным географическим территориям (на обычных проекциях Европа и Северная Америка выглядят больше, чем они есть на самом деле). Но нам также необходимо сознавать, что карты побуждают нас считать национальные государства данными и неизменными, а себя — само собой разумеющимся способом отображения мира. Такой организации мира в виде системы предположительно равнозначных национальных государств всего пара сотен лет. Раньше многие местные общины не были тесно связаны с тем или вовлечены в политические дела того, что мы теперь считаем «своими странами». С другой стороны, империи организовывали политическую жизнь, которая не ограничивалась рамками большинства современных государств. Даже сегодня существуют другие важные основы для идентичности и солидарности, которые не согласуются с этой моделью национального государства, — религия, например, особенно для тех, кто, как многие исламисты, отвергает различие между религиозной и светской властью и стремится к созданию единых религиозных государств. В странах существуют важные внутренние различия, которые под воздействием идеи общей национальной культуры могут оставаться незамеченными. А с новыми масштабными международными миграциями появилось немало людей, которые имеют множество пересекающихся «национальных» идентичностей.

Как замечает Крис Ханн (Hann 1995: 123), «демаркация культур при помощи точных линий на карте, как того требует национализм, сложное, если не невозможное занятие». Конечно, четкими линиями на карте трудно разграничить не только культуры. Экономические отношения также пересекают национальные границы и — по крайней мере для некоторых граждан — даже личные отношения. И хотя эти линии имеют весьма определенное значение для одних политических целей, для других они крайне двусмысленны.

Эссенциализм

Национализм не определял всего, хотя и был его наиболее важной составляющей, молчаливого согласия, созданного в конце XIX века, относительно того, что следовало считать политически значимыми идентичностями. Он сыграл главную роль в возникновении «эссенциалистской» мысли, которая также стала основой для конституирования расовой, гендерной, сексуальной ориентации и других видов коллективных идентичностей (Calhoun 1995: Ch. 8). «Эссенциализм» означает сведение всего многообразия населения к какому-то одному признаку, составляющему его главную «сущность» и наиболее важное свойство. Это часто сопровождается утверждением, что «сущность» неизбежна или дана от природы. Принято считать, что эти культурные категории относятся к реально существующим и дискретно опознаваемым совокупностям людей. Более удивительно, что многие также считают, что можно понять каждую категорию (скажем, немцев, женщин, черных или геев), сосредоточив внимание на первичном определяющем признаке, а не на том, каким образом он пересекается с другими, оспаривает и/или усиливает их.

Иными словами, в современной социальной и культурной мысли существовало молчаливое согласие относительно того, что люди обычно принадлежат к одной и только одной нации, одной и только одной расе, обладают одной гендерной и одной сексуальной ориентацией и что все эти аспекты четко и ясно описывают определенную сторону их бытия [6] . Считалось, что люди естественным образом жили в одном мире в одно время, вели один образ жизни, говорили на одном языке и сами как индивиды представляли собой единичные, целостные сущности. Все эти предположения прочно закрепились к концу XIX века, и все они кажутся проблематичными.

6

Дюбуа (Du Bois 1989) оспорил такое представление в своем понятии «двойного сознания», хотя и сосредоточил внимание главным образом на определенных трудностях, которые эта «двойственность» доставляла чернокожим американцам. Более широкое развитие этого направления мысли, показывающее также способы, которыми националистическая мысль повлияла на осмысление расовой идентичности, см.: Gilroy (1993).

Двумя другими направляющими посылками в современном осмыслении вопросов идентичности являются посылки о том, что индивиды в идеале стремятся достичь максимально целостных идентичностей и что для этого они должны жить в непротиворечивых, единообразных культурах или жизненных мирах. Это одна из причин того, почему националистические лидеры обычно

утверждают, что, для того чтобы быть полностью свободными индивидами, людям необходима своя, самостоятельная нация. Например, считается, что люди должны жить в одной культуре в одно время; говорить на одном языке; придерживаться одних и тех же ценностей; быть преданными государству. Но почему? Не на основе исторических или сравнительных данных. Напротив, на всем протяжении истории и даже сегодня нередко встречается многоязычие; встречаются люди, движимые одновременно различными мировоззрениями (не в последнюю очередь религиозным и научным), люди, способные считать себя членами совершенно по-разному организованных общностей — от семей до местных общин, государств или провинций, наций и международных организаций — и воспринимать себя через разные идентичности в разное время или на различных этапах жизни. Цивилизация процветала и в полиглотских и более гетерогенных империях, и в космополитических торговых городах. На самом деле националистическое видение внутренне единообразных и четко ограниченных культурных и политических идентичностей часто бывает вызвано и поддерживается борьбой против более богатой, более многообразной и более случайно пересекающейся игры сходств и различий.

Современность, по иронии судьбы, сопряжена одновременно с попыткой «прояснения» и «усиления» идентичностей и созданием намного более широкой области культурных различий — как вследствие расширения охвата и коммуникационной простоты взаимодействия, несмотря на различия, так и вследствие поощрения новых свобод в культурном творчестве. Она не была эпохой простого единообразия, а включала в себя противоречивые тенденции. Идея, что люди «естественным образом» чувствуют себя как дома в самоочевидном гомогенном сообществе, оспаривается созданием государств и культурных областей, слишком больших и дифференцированных, чтобы быть организованными в виде единых сообществ. Дом, как известно, — это место, где тебя всегда готовы принять. И важно, что именно из этого чувства обладания домом многие люди выводят идеи о принадлежности к нации. Даже когда это чувство обладания домом напрямую не связано ни с одним определенным «националистическим» политическим проектом, оно служит мощной основой для таких проектов; оно подготавливает почву для мобилизации людей, солидарных с остальной «своей» нацией; оно способствует идентификации с нацией, которая делает привлекательным представление о ее превосходстве, так как оно предполагает определенное превосходство для тебя самого. В этом отношении политика национализма всегда содержит в себе внутреннюю, связанную с принятием официальных образов нации, и внешнюю составляющие. Поэтому она не является удовлетворительным ответом на человеческие различия, позволяющим каждому человеку найти группу, в которой он будет чувствовать себя как дома. Несомненно, это ощущение пребывания у себя дома весьма привлекательно. Но оно должно по крайней мере уравновешиваться достоинствами публичного пространства для взаимного общения, несмотря на различия, как внутри национальных групп, так и между ними [7] .

7

Рассуждения о пребывании «дома» были одним из мест, в которых философия Мартина Хайдеггера резонировала с побуждениями, мобилизованными нацизмом. Акцент на «публичном пространстве» был одним из важных моментов, в которых философия бывшей ученицы Хайдеггера Ханны Арендт отличалась от философии ее учителя. Обращая внимание на этот хайдеггерианский аспект национализма, Гиберно объясняет его тем, что «современные общества создают некую онтологическую ненадежность как следствие неопределенности и фрагментации, которая лежит в их основе» (Guibernau 1996: 134). Однако потребность людей в идентичности не позволяет сказать ничего о том, почему они останавливаются на каком-то определенном уровне или определении идентичности. Люди могут искать источники онтологической надежности, сталкиваясь с социальными противоречиями и непредсказуемым миром, но люди сталкивались с такой ненадежностью на всем протяжении истории и находили отдушину не только в нациях, но и в семьях, общинах и религиях, и даже отвечали вступлением в публичное пространство, а не только поисками чувства дома.

В конце XIX века, когда глобализация политической и экономической организации и мировые течения культуры достигли беспрецедентного уровня, стремление организовывать социальную жизнь с точки зрения четких границ, национальных идентичностей и эссенциалистских культурных категорий также достигло своего пика. Именно тогда националисты в Европе начали решительно выступать за ограничение иммиграции, и именно тогда они выступили против социализма отчасти потому, что он был интернационалистским (Хобсбаум 1998: 195–196). Именно в этот период оформился современный антисемитизм. И именно в этот период национализм стал чаще всего отождествляться — в европейском контексте — с движениями за отделение, а не объединение существующих государств (Carr 1945: 24–25). Никогда прежде не делалось большего акцента на автономии национального государства или способности идеи нации определять крупные коллективные идентичности. Но это произошло именно тогда, когда мир стал бесспорно интернациональным. В этом может заключаться определенный урок для нынешней эпохи, когда ускорение глобальных процессов накопления капитала, стремительное глобальное распространение технологий, почти одновременное распространение культурных продуктов и огромные волны миграции привели многих к убеждению, что национальное государство скорее всего растворится в тени истории.

Сложное явление, множественные причины

Исследователи предлагали множество объяснений национализма. Он объяснялся как результат сохранения этнических идентичностей (Гирц 2004; Smith 1986; Hutchinson 1994), политических и культурных изменений, связанных с индустриализацией (Gellner 1964; Геллнер 1991), сепаратистских ответов на неравномерное экономическое развитие со стороны жителей периферии интегрированной экономики государства (Hechter 19 7 5), опасений насчет статуса и ressentiment новых элит, притязающих на отличие от старых элит или от своих соседей (Greenfeld 1992) и изобретения идеологии для легитимации государств при капиталистических экономических отношениях (Хобсбаум 1998) или для усиления централизации и единства, связанного с государственным строительством (Tilly 1975, 1990; Mann 1993, 1995). Все эти и другие факторы способствовали возникновению националистических движений и распространению националистического дискурса. Но ни один из них не объясняет его полностью. На самом деле, признание какого-либо из этих факторов «главной переменной», объясняющей национализм, делает объяснение редукционистским. Такое объяснение неспособно ухватить все, что можно вполне обоснованно считать национализмом, произвольно сводя национализм к чему-то еще, обычно чему-то меньшему, хотя и проще измеримому. Эти факторы объясняют различные содержания национализма или процессы, связанные с национализмом, но они не объясняют форму нации или самого националистического дискурса.