Нацистская пропаганда против СССР. Материалы и комментарии. 1939-1945
Шрифт:
– Ты что это? Контрреволюцию разводишь в своих писаниях? – шипит он на владельца бумажонки.
– Это, гражданин начальник, я писал во ВЦИК прошение о пересмотре моего дела. Мне, гражданин начальник, ни за что дали десять лет. У нас в деревне был колхоз, а потом он чего-то загорелся...
– Не разговаривать! Забыл, где находишься? Не знаешь – никаких бумаг держать нельзя?..
Никаких справок – даже о болезни; никаких прошений, ни ВЦИКу, ни ОГПУ заключенный СЛОНа при себе держать не имеет права. Все это обыскивающими чекистами-надзирателями отбирается и передается в ИСО, которое никогда и ничего заключенным назад не возвращает.
Первая работа. Из вагонов заключенных высадили, когда уже совсем стемнело (это
– Вылетай пулей, за получением хлеба! – раздается зычная команда.
Заключенные, изголодавшиеся во время следования по этапу, радостно «вылетают» за получением 400 грамм черного и сырого хлеба... Через несколько минут раздается новая радостная команда – за получением кипятка! Заключенные бегом становятся в длинную очередь. Те, кто не захватил с собой из дому кружку, не могут, однако, выпить слоновского «чая», то есть принесенного в грязных деревянных ушатах голого кипятка: никогда и ни один заключенный, сколько существует СЛОН, не получал в нем ни кружки, ни ложки, ни чашки. Сколько раз приходилось видеть: заключенные получали «обед» (сваренную на воде, без масла пшенную кашу) в подол грязного пиджака или шапку; кипяток набирали в поднятые где-нибудь около уборной ржавые консервные банки; не имея ложек, они прямо руками запихивали себе в рот слоновское пшено или чечевицу... Они мало тогда походили на людей – грязные, вшивые, худые, в рваной и грязной одежде, в изорванных лаптишках, голодные, всего боятся... Чекисты-надзиратели прозвали их поэтому «шакалами».
Не успеют заключенные съесть свой хлеб и выпить кипяток, как их уши режет новая команда: «Вылетай пулей на работу!» Дальше опять построение, опять «справа по порядку номеров рассчитайсь!». Опять муштровка, опять поверка. Когда они заканчиваются, комвзводов передают заключенных нарядчикам работ. Нарядчики – это бывшие мелкие советские служащие, попавшие в СЛОН за должностные преступления. До заключения все они сотрудничали с ОГПУ, теперь сотрудничают с его отпрыском в СЛОНе – ИСО.
Если, сотрудничая с ОГПУ, они часто не были ревностными, то в СЛОНе они работают для ИСО «на большой палец», как говорят чекисты: они ежедневно пишут в ИСО доносы о «преступлениях» заключенных. На одного они пишут, что он «симулирует»; на другого – что он оказывает «блат» (т.е. послабление); на третьего – что он здоровый, а имеет вторую категорию трудоспособности; на четвертого – что он при выгрузке картофеля «украл целый килограмм» и «втихую» сварил и сожрал его... В результате ИСО отправляет десятки и сотни заключенных на штрафные командировки... Нарядчики, а также слоновские десятники являются двигательными нервами СЛОНа. С нарядчиками, десятниками и чекистами-надзирателями заключенные идут на работы: кто на разгрузку прибывших для северолесовского лесопильного завода «баланов» (бревен); кто на самый завод, от которого СЛОН за их работу получает деньги; кто на погрузку идущего на остров Соловки парохода «Глеб Бокий» (назван по имени начальника спецотдела). Целый день слышны их однообразные громкие крики: «Раз, два, взяли!.. Раз, два, взяли!.. Друуужней, взяли!..»
– Ты что же это, шакал, только руками приложился к балану, а не поднимаешь? – то и дело кричат на работающих заключенных надзиратели. – Смотри, шакал, дрын тебе в глотку, чтобы голова не качалась... я тебя научу работать!..
– А... шакал!.. – К «приложившему к балану пальцы» подскакивает десятник и бьет его «в морду». Он хочет показать этим «соответствие» своему десятническому назначению, чтобы самому не стать снова рядовым заключенным.
Проработав часов шестнадцать – восемнадцать, без нормы, без урока, а сколько захотелось «социалистически соревнующимся» чекистам-надзирателям, заключенные строятся, проверяются и возвращаются обратно в Кемь-перпункт. Они едва-едва тащат ноги. Некоторые из них на
Вот партия у красных ворот Кемьперпункта. Тут опять начинается: «Первая четверка, три шага вперед, шагом марррш! Вторая! Третья! Четвертая! Пятая!..»
А если случится так, что поверенная у ворот партия, войдя в пункт, встретит начальника пункта, то выслуживающийся перед начальством старший по конвоированию партии скомандует:
– Партия, стой! – и опять начнет: – Первая четверка, три шага вперед, марррш! Вторая! Третья! Четвертая!..
На другой день такой умеющий по всем правилам конвоировать чекист-надзиратель получает в приказе по 1-му отделению СЛОНа благодарность с занесением в послужной список, а потом о нем, как о хорошо знающем дело «спецподготовки», будут писать и в стенгазетах, и во всех отрядных месячных журналах: «Чекист на севере», «Зоркий глаз», «Начеку» и других.
Сплошь и рядом, не успеют заключенные поесть слоновского брандахлыста – супа, сваренного из одного пшена и воды, – как опять летит нарядчик с новым нарядом, и все снова идут на работу.
IV. На командировках
Отправка. В дороге. Заготовка леса. Прокладка дорог. На сплаве леса. Открытие лесных разработок
Отправка. Заключенные, уже узнавшие, что на командировках дают не 400, а 1000 грамм хлеба, что там меньше начальства и поверки производятся лишь два раза в день, рвутся на командировки. Долго ожидать им этого не приходится. Пока они работают на Поповом острове и кричат: «Раз, два, взяли. Ееееще, взяли!» – административная часть Кемьперпункта составляет списки отправляемых на командировки. Опасных каэров отправляют на остров Соловки, на Мяг-остров и на командировки, далеко лежащие от финляндской границы.
Списки готовы. Из штаба военизированной охраны 1-го отделения СЛОН звонят по телефону в 1-й отряд военизированной охраны: «Вышлите надзирателей для приема и отправки на командировки партий заключенных». 1-й отряд наряжает конвой из «лучших» чекистов-надзирателей, и они идут принимать партии, предварительно заложив за галстук «рыковки».
Отправляемые на командировки партии перед этим из Кемьперпункта переводятся на отдельный островок, отстоящий от Кемьперпункта в одной четверти километра. Там имеется большой барак, служивший когда-то складочным помещением у рыбопромышленников. В барак заключенных набивают, как сельдей в бочки. Два раза я пробовал туда войти и не мог: как только я открывал дверь барака, струя спертого, вонючего воздуха дурманила меня; кроме того, на трехъярусных нарах и на полу барака люди лежали так, что негде было ступить ногой.
– Сегодня мои комвзводов нескольким шакалам набили морду: под нарами оправляются, – не раз докладывали мне.
– Разве здесь нет уборной?
– Уборная-то есть, товарищ уполномоченный, но сами видите, из-под нар невозможно выйти во двор, не пройдешь.
– С раздачей обеда то же... Нет того дня, чтобы комвзводов не набили сотне шакалов морды. Чтобы раздать обед, надо шакалов выгнать во двор, ну а восемьсот шакалов выгнать из барака, да еще на сорокаградусный мороз, сами подумайте, товарищ уполномоченный, нельзя без того, чтобы бить морды. Ты ему кричишь: «вылетай пулей за обедом», а он, шакал, огинается, ожидает, пока другие выйдут. Ну, тут и банят их...
В 7-й роте, в которой тоже концентрируются заключенные перед отправкой на командировки, мне приходилось наблюдать следующее: ротный барак стоит на площади, отгороженной колючей проволокой; в морозное время года десятки заключенных всю ночь напролет безостановочно ходят по ней, потому что для них не хватило места в бараке: там так набито людьми, что пальца нельзя просунуть; оставшиеся на дворе должны все время ходить, чтобы не замерзнуть. Выбившись из сил от ходьбы и холода и не в состоянии противиться сну, они подходят к своим вещам, сложенным тут же на площади, притыкаются к ним головами и на несколько минут погружаются в сон, холод быстро заставляет их встать и опять метаться по площади.