Нацисты: Предостережение истории

Рис Лоуренс

Доктора Фрица Арльта с Гансом Франком связывали совершенно иные отношения – он был ему не слугой, а ценным подчиненным при любимом начальнике. Доктор Арльт работал на Франка в первые годы после начала войны в Кракове. «Для меня этот человек – трагикомический персонаж, – рассказывает он. – Франк получил прекрасное образование, он был также талантливым музыкантом, играл на фортепиано».

Наше интервью с доктором Арльтом можно с уверенностью назвать самым необычным из всех, поскольку этот человек занимал не последнее место в нацистской иерархии, а также приложил руку к политике, проводившейся в Генерал-губернаторстве. Однако во время беседы он подчеркивал, что ничего не знал о беспощадных приказах Франка и зверствах, учиненных эсэсовцами. Доктор Арльт упоминает некий «тайный сговор» и утверждает, что прилагал все усилия для того, чтобы нацистские реформы стали более человечными. Он призывает в свидетели множество поляков, которым помог: те с удовольствием высказались

бы в его защиту. Но когда мы предъявили Арльту некоторые документы, я внезапно увидал перед собою истинного, твердокаменного нацистского функционера. В книге Гетца Али «Окончательное решение» автор приводит цитату из совершенно ужасающего письма, содержащего приказ высылать в концентрационные лагеря всех этнических немецких крестьян, которые «скучают по дому». Эти немцы просто не желали натурализоваться. Упомянутый документ приказывает «провести все необходимые приготовления к переселению в концентрационный лагерь» всех непокорных крестьянских «вожаков»¹². Письмо подписано гауляйтером, но внизу мы видим пометку – «записано д-ром А.», в которой с легкостью узнаем инициалы доктора Арльта. «Да, безусловно: тот самый доктор Арльт, ныне сидящий перед вами, – легко согласился доктор Арльт, когда мы спросили его о письме. – А что же мне оставалось делать?» Тогда мы поставили вопрос иначе: что ему было известно в то время о концентрационных лагерях, в которые должны были отправиться этнические немцы, о которых шла речь в написанном им под диктовку Франка письме? Ответ просветил наше невежество: «Таково было постановление, полученное от самого г-на Гиммлера. В связи с этим я знал лишь то, что все, кто сопротивляется режиму, подлежали отправке в концентрационные лагеря». Разумеется, прямого ответа мы не получили, но Арльт ясно дал понять, что «выполнял чужие приказы». Когда мы настояли на более подробных объяснениях, доктор сказал следующее: «Как я себе представлял концентрационный лагерь? В полном соответствии с названием такого типа учреждений: для меня это было место, куда отправляют каждого, кто в какой-то мере опасен для государственного правопорядка. Простите мне такие слова, но люди, которые демонстрировали неподчинение, знали, на что шли». Тогда мы задали новый вопрос: не кажется ли ему, что наказание было слишком суровым? Вот что ответил собеседник: «Не могу сказать наверняка – я никогда не служил лагерным начальником». Так закончилась наша встреча с человеком, который сыграл отнюдь не последнюю роль в том, что истосковавшихся по дому этнических немцев отправляли в концентрационные лагеря. Он ничуть не раскаивался в содеянном. Более того – он считал, что нас вполне устроит его ответ касательно того, что в 1943 году он знал о концентрационных лагерях лишь одно: туда отправляют провинившихся. Разговор с доктором Арльтом стал для нас настоящим откровением. Где же кончается простое холодное равнодушие и начинается преступный душевный склад?

Разумеется, больше всех пострадали польские евреи. Но в первые месяцы войны помешанный на расовых отличиях нацист Грайзер большее внимание уделял польскому вопросу, а не еврейскому. Сложности с размещением прибывающих этнических немцев и германизацией Вартегау стали его первейшей заботой. Разумеется, грядущие гонения евреев были неизбежными, но из-за появления все новых осложнений процесса германизации решение этого вопроса все время откладывали. В качестве промежуточных мер нацисты приказали согнать всех евреев в гетто, самым крупным из коих в Вартегау стало Лодзинское гетто. Однако это было временным решением; впоследствии Грайзер и его прислужники при первой возможности отправляли евреев в Генерал-губернаторство, к остальным расовым отбросам.

В начале 1940 года Эстера Френкель, проживавшая со своей семьей в Лодзи, прочла в местной газете, что в северной части города устраивают гетто для евреев. Далее следовал перечень всех улиц города, пронумерованных в соответствии с датами выселения евреев из родных домов. «Это было как снег на голову, – говорит она. – К антисемитизму-то мы привыкли издавна. Среди поляков он цвел махровым цветом… Но польский антисемитизм был скорее денежного, кубышечного свойства, а немецкий злобно вопрошал: «Как вы только на свет родились? На кой ляд вы существуете? Да сгинет ваш род!»

Лодзинские евреи ринулись подыскивать себе какое ни на есть жилье в указанных пределах гетто. Жизненные условия были невыносимы с самого начала. Из 31 721 квартиры (преимущественно однокомнатных) только в 725 имелся водопровод¹³. Мать Эстеры Френкель обнаружила, что квартира, предназначенная их семье – магазин с пристроенными комнатушками, – уже занята. «Мама вышла на улицу и запричитала: «Что теперь делать? Куда деваться с малыми детьми? Впору ведь руки на себя наложить!» Люди, вселившиеся в нашу квартиру, услышали крики, позвали ее и предложили жить вместе с ними: «Кухни и второй комнаты нам вполне хватит. А вы можете устроиться в магазине». Так семья Френкель, искренне благодарная своим добрым соседям, обосновалась в магазине площадью двенадцать квадратных метров.

Этнические немцы

Лодзи хорошо нажились на имуществе, оставшемся от евреев. Эйген Цильке – также немец по происхождению – стал свидетелем того, как некий работник его отца «занял» огромный бакалейный магазин, принадлежавший ранее евреям, которых выслали в трущобы близлежащего гетто. Цильке пошел вместе со своим знакомым искать и себе новую квартиру из числа тех, в которых жили раньше евреи. «Квартира была заперта и опечатана, – рассказывает Эйген. – Но мы вскрыли замок. Внутри царил полный беспорядок. Вещи были разбросаны по полу, куча одежды. В столовой все накрыто к ужину – хлеб, чай, даже колбаски. Увидев все это, приятель Цильке воскликнул: “Как же так! Глазам своим не верю! Что здесь произошло?”» Оба немца выбежали из квартиры потрясенными. Впрочем, приятель Цильке вскоре оправился от потрясения: увиденное не помешало ему принять от нацистов облюбованный им еврейский магазин.

Грайзер был убежден, что евреи «скрывают в своих домах целое богатство». Поэтому сразу по приезде в гетто им позволили оставить себе деньги, которых едва хватало на пропитание. Это был чистейший бандитизм – прежде чем отправить евреев в гетто или выслать их в Генерал-губернаторство, у них отнимали все ценное. На их бедственном положении наживались этнические немцы: за непомерную плату продавали евреям, запертым в гетто, еду. Один из родичей Эйгена Цильке, участник этого преступления, неплохо нажился. «Я смотрю на это с деловой точки зрения, – объясняет Цильке. – Драгоценными кольцами ведь не наешься. А вот обменяв их на кусок хлеба, евреи могли протянуть еще денек-другой». Немцы тоннами вывозили украшения из гетто и продавали их за бесценок. «Если мне предлагали купить что-то за сотню марок, а я знал, что настоящая цена этой вещи – тысяч пять, я своего не упускал, – откровенничает Цильке. – Тут и предпринимательская жилка ни при чем: такова жизнь».

Мы задаем Эйгену Цильке следующий вопрос: «То есть вы хотите сказать, что нажили состояние за счет людей, обреченных прозябать в голоде и холоде гетто?»

«Да, должно быть, так и получается, – отвечает герр Цильке. – Поляки тогда хорошо нажились. И немцам кое-что перепало. Все разбогатели… Кто-то запасся золотом и серебром, кто-то – продуктами. Мы тоже хотели жить. Я ведь уже говорил вам, что смотрел на эти вещи иначе, как чисто деловой человек».

К августу 1940 года у евреев, запертых в гетто Лодзи, не осталось денег даже на еду. Перед нацистами встал серьезный выбор: дать евреям умереть с голоду или накормить их. Решение в Лодзи принимали целую осень – ведь снова нацистским функционерам, находящимся внизу партийной иерархии, предстояло искать выход самостоятельно, в отсутствие прямых распоряжений из Берлина. Ганс Бибов, бывший импортер кофе родом из Бремена, возглавлял нацистскую администрацию гетто. Он предложил обеспечить евреев работой в самом гетто, чтобы те могли производить товары на продажу и тем кормиться. Заместитель Бибова, Александр Пальфингер, решительно выступил против этого. Он считал, что евреи по-прежнему укрывают от государства деньги. По его мнению, лишь под угрозой голодной смерти они наконец-то выложат свои последние запасы золота. Ну а если он неправ, и евреи все же погибнут – быть по сему. «Полное вымирание евреев на наших землях если не желательно для нас, то всецело нам безразлично, – пишет он, – если только это не затрагивает государственных интересов немецких граждан»¹⁴.

Пальфингер проиграл спор. Непосредственный начальник Ганса Бибова, доктор Карл Мардер, прислушался к «промышленным» доводам своего подчиненного. И теперь Лодзинскому гетто предстояло превратиться в самое настоящее коммерческое предприятие. Негодующий Пальфингер покинул город. Как позднее выяснилось в ходе исследований доктора Браунинга, «пытаясь привлечь внимание к тому, что он считал недопустимой милостью по отношению к лодзинским евреям», Пальфингер еще и пустил «парфянскую стрелу»: коварно выписал из Берлина 144 000 яиц в неделю для жителей гетто, после чего уехал из Лодзи, предоставив обескураженному начальнику объяснять партии, как подобное произошло без его ведома»¹⁵.

Грайзер всячески поддерживал предложение о негласном превращении гетто в новый источник прибыли – поскольку вся прибыль пополняла бы его собственный кошелек. «Евреи работали бы за определенную плату, – объясняет профессор Браунинг, – и тридцать пять процентов всей прибыли оставалось бы у жителей гетто, чтобы те могли прокормиться; а остальные шестьдесят пять перечислялись бы на открытый Гразером счет, так называемый «смазочный фонд», доступ к которому был только у самого гауляйтера».

Эстера Френкель работала в местной еврейской администрации, а потому была хорошо знакома с Гансом Бибовым. При первой же встрече с этим изысканно-утонченным нацистом Эстера заметила: человек, по долгу службы работающий с евреями, в сущности, полубезумен. Френкель до сих пор помнит, как ее будущая коллега, Дора Фукс, представила ее Бибову как новую сотрудницу, «а тот поднялся с места, подошел ко мне, представился в свой черед, пожал мою руку, но тут же спохватился и предупредил: “Рукопожатия – только при первой встрече”».