Над Черемошем

Стельмах Михайло Афанасьевич

— Не навсегда, только на денек. Надо в Гринявке вспахать один клочок колхозного поля.

— Мариечка, и не совестно тебе обманывать старших? У вас еще нет колхоза.

— Я никогда не обманываю, — девушка вспыхнула. — Я, товарищ начальник МТС, комсомолка. Пусть и нет еще у нас в Гринявке колхоза, так зато есть новая спокон веку непаханая земля для колхоза. У озерка, возле Черемоша.

— Помню, помню такое место, — Денис Иванович заинтересовался.

— Вот видите. Этот клин, наверно, я с девчатами буду обрабатывать. Так имею я право позаботиться о нем, не дожидаясь весны? Если вспахать нашу землю

трактором, больше на ней уродится или меньше?

— Больше. И что ты думаешь сеять?

— Кукурузу.

— Книжки у тебя есть?

— Только газеты. И еще лекция Марка Озерного.

— Возьмешь у меня кое-какие книжки.

— Очень благодарю. Я бы добилась, чтоб хоть за наши деньги вспахали нам землю под кукурузу, да где взять предплужники? Так что подумайте, товарищ начальник: разве можно приниматься за новую работу не по-новому, без МТС?

Последние слова так поразили директора МТС, таи понравились ему, что даже засмеялся человек.

— Раз так — по рукам! Ты мне — орехи, я тебе — трактор!

Мариечка укоризненно, лукаво и весело покачала головой.

* * *

Солнце озаряет лучами ближние горы, а дальние покрываются сизыми сумерками; и вдруг гора глухо застонала: то, разрывая золотую солнечную пряжу, падает стройная пихта, за ней вторая, третья. Вот на самой макушке горы появился Василь. Он размахнулся топором раз, другой, и пихта затрепетала от корней до вершины. В руках Ивана Микитея изогнулась пила, другой конец ее подхватил Василь, и стальные зубы зашипели, разбрызгивая струйки опилок. Дерево со стоном валится на землю, в последний раз стряхивая со своих ветвей опустевшее гнездо, и топор в руках Василя снова пускается в свой смертельный танец. По соседней горе вихрем носятся возчики, теснясь на узких бороздках свежих просек: идет трелевка очищенных бревен к ризе — гигантскому желобу, по которому их спустят с горы. И вот уже тяжелое бревно подхватывают дружные руки ризовщиков.

— Клейгов! [18] — крик переплескивается через ущелье.

— Кинатов! [19] — глухо отзываются снизу чокеровщики.

Дерево, как вытряхнутый из тучи гром, глухо грохочет, устремляясь вниз по массивному желобу, и со звоном вылетает из него к зеленому подножию горы.

Там чокеровщики приподымают бревно острогами, перехватывают его чокером — зажимом, и вот уже трос лебедки, поскрипывая, осторожно несет тяжелую пихту к эстакаде, откуда по узкоколейке отходит нагруженный эшелон с надписью:

18

Клейгов — крик, предупреждающий, что бревно пущено по ризе.

19

Кинатов — ответ приемщика о готовности принять бревно.

«ДАДИМ БОЛЬШЕ ЛЕСА ДЛЯ ШАХТ ДОНБАССА!»

И снова топоры Ивана и Василя описывают дуги, глубоко впиваясь в пахучие стволы.

— Эге! Отстали сегодня, ребята! Отстали! — говорит, подымаясь к ним, маленький, приземистый приемщик Володимир Рыбачок. В руках у него тетрадь и карандаш.

— И

очень отстали, товарищ Рыбачок? — озабоченно спрашивает Василь.

— Ну, положим, не очень, однако скорей всего на красной доске я, извините, верных товарищей не увижу. Извините, но не увижу. Разминулись вы сегодня с лучшими передовиками леса, чего не желаю вам, извините, на завтра.

— А все потому, что у тебя, верный товарищ, только и речей, что про свою Настунечку, — уколол Василь Ивана.

— Настунечка, душенька, и чего этот Василь хочет от тебя! — завопил Иван. — А хочет мой верный товарищ, чтобы и я с тобой не видался, как он с Мариечкой.

— Цыц, ты, верный товарищ! А сколько ж вы нам записываете?

— Только сто сорок три процента.

— Мало, Настунечка, душенька! — грозно обращается к Ивану Василь.

— Мало, Мариечка, сердце мое, — со вздохом соглашается Иван и боязливо пятится от верного товарища.

— Вот я тебе передразню… Тьфу! — Василь рванулся к Ивану, и тот сразу же улепетнул от него за деревья.

— Вот из кого выйдет комсомолец! Огонь парень и в работе и во всем. Хоть сейчас рекомендацию дам! — в порыве великодушия воскликнул Володимир.

— Подожду еще, — отрезал Василь, все еще продолжая сердиться на Ивана.

— Почему?

— Почему? — Василь не знает, что ответить, и хватается за первое попавшееся: — Потому, что грамоты у меня только на подпись хватает.

— Дело, извини, парень, не в грамоте, а в сути! — лицо Володимира сразу становится строгим.

— Ага! — Василь только теперь понял, в чем дело, и взгляд его стал тверже, словно он заглянул туда, куда не заглядывал посреди обычных будничных забот.

— Эй, молодцы, скорее вниз! — доносится издалека голос Ивана, и парни, петляя среди растущих и срубленных пихт, спускаются к мосту, за которым начинается узенькое, стиснутое горами зеленое ущелье.

Возле эстакады попыхивает пузатый паровозик. Вот он прогудел раз и другой, созывая с лесосек лесорубов и ризовщиков, электромехаников и крановщиков, чокеровщиков и лебедочников. Хозяева леса — парни и девушки, пожилые мужчины и седые старики, отдавшие лесам всю свою жизнь, вырубавшие и насаждавшие их, — все размещаются в небольших вагончиках.

— Едешь, Василь? — с сожалением спрашивает Иван Микитей.

— Еду, браток. Не могу иначе. А что, если Мариечка и в самом деле завтра отправится на восток?

— Может быть. Теперь мир для всех открыт. Что твоим дома сказать?

— Что? — парень улыбнулся. — Не закроется сегодня собрание без меня.

— Собрание мелкого звена?

— Какого еще звена?

— Ну, ты и Мариечка… А что, разве будет кто-нибудь еще? — удивляется Иван.

— Прикуси язык, а то сотрешь еще до свадьбы.

— Вот когда полегчает моей Настечке!

— А что ты думаешь, и полегчает! Еще скажи матери — вернусь утром и схожу на полонину.

— Не нравится мне дорога туда.

— Дорога как дорога.

— На ней двуногие волки не переводятся. Пойдешь — и меня кликни.

— Кликну. Прощай.

— Спокойной ночи, браток!

— Погоди, Василь! — к друзьям подбежал секретарь комсомольской организации лесопункта Марко Лычук. — Новость!

— Хорошая?

— Хорошая! К нам уже едут из Ленинграда трелевочные тракторы.