Над Черемошем
Шрифт:
— Лесь, — тихонько подзывает мужа рукой Олена, — купишь мне… И не забудь еще купить…
— Олена, — Лесь посмотрел на жену с укором и грустью, — пожалуй, для твоих покупок не хватит ни моей памяти, ни всего нашего хозяйства, даже с бычком? Ты, однако, не горюй, запиши все свои нехватки в книгу. Как станем хорошо жить, в будни будем эту книгу читать, а в праздники бегать по магазинам.
— Ой, Лесь, ты всегда так скажешь, что не знаешь, засмеяться или заплакать. — Олена добрыми глазами смотрит на своего бесценного, немного
— Олена, так ты не продавай бычка. Бычок не машина, — нагибается из кузова Лесь. — Олена… — Он хочет что-то добавить, но слова его заглушает задорная коломыйка:
Льется, льется коломыйка Легко да привольно, А от этой коломыйки Головушку больно.«И в самом деле больно!» — думает о своем Олена, махая рукой мужу.
После Карпат, где теснятся шапки гор и небо кажется ближе к земле, поражает и размах покрытой снегом равнины, и голубая высь, и величественно поднятые в зенит паруса облаков. По их теням мчатся легковые машины с делегацией гуцулов.
— Едем — точно по воздуху летим, — с удовлетворением замечает Лесь водителю Сергею Назарову. Славная машина!
— Хороша! — русый шофер проговорил это слово так, будто речь шла о девушке.
— Не то что трактор!
— А чем вам трактор не нравится? — Назаров насторожился.
— Лесь! — Ксеня Дзвиняч предостерегающе дернула Побережника за рукав сардака.
Лесь посмотрел на рукав, точно его оторвали, потом на Ксеню и поучительно сказал Назарову:
— Непутевая машина трактор.
— Трактор — непутевая машина? — шофер был возмущен до глубины души. Он уже готов был сказать какую-нибудь резкость, колкость, как вдруг его осенила догадка. Подозрительно глянув на Леся, он вдруг спросил: — Вы гуцул, или… корреспондент какой-нибудь буржуазной газеты?
— Неужто я на такого похож? — удивился Лесь. — Гуцул я! — проговорил он с гордостью.
— Тогда… тогда… — от гнева Назаров не находит слов. — Вы понимаете, что мелете про трактор?
— А что? Всякие бывают машины, — со знанием дела объясняет Лесь. — Вот «Победа» — машина! Всем взяла — легкостью, ходом, красотой. Сам Илья-пророк еще не катался в тучах на такой колеснице. А от трактора и земле трудно, и сердцу нудно.
— Дядько Лесь, чего вы на трактор наговариваете? — пытается остановить Побережника Мариечка.
— Трактор отравляет землю керосином и чадом, и она с каждым днем все больше тощает.
— Слезайте с машины! — шофер яростно нажимает на тормоз.
Лесь растерянно стоит на дороге. Перед ним, подпрыгивая и размахивая руками, кипятится маленький Назаров:
— Видишь землю? Вся — до самого неба и еще дальше — обработана тракторами.
— Машина
— По сто сорок восемь пудов пшеницы на круг собрал наш колхоз. Мало?
— По сто сорок восемь? — Лесь изумляется, не верит.
Шофер бесцеремонно хватает его за рукав, и оба, перебравшись через кювет, неуклюже выкарабкиваются на поле. Назаров, разгребая ногами, а потом и руками снег, сердито сыплет скороговоркой:
— Таких корреспондентов в худшем случае надо летом возить, а в лучшем — совсем не надо возить. Что ему зима покажет? Однако, если ты хлебороб, разберешься, что тут делается!
Лесь приседает на корточки и тоже начинает с сердцем разгребать снег. Первые же беспомощные, промерзшие стебельки, волнующим узором украсившие землю, изменяют настроение Леся и Сергея.
— Пшеница! — зачарованно проговорил Лесь, не замечая, что за его спиной стоят гуцулы и тоже смотрят на узор озими, от которого и зима становится весною. — Такой и у графа не было. Красавица!
— Хороша! — проговорил Сергей, уже по-другому взглянув на Леся.
Их пальцы, перебирающие всходы, на миг сомкнулись, соединились в крепком рукопожатье.
— Тетка Олена, вам телеграмма!
— Телеграмма? — побелела женщина. — Ой, с Лесем что-то стряслось.
— Что вы, тетенька! Это раньше в телеграммах только про горе писали, — успокаивает Олену молоденькая девушка-почтальон, и, отвернувшись, прыскает.
— Ты чего, сорока, смеешься над моей первой телеграммой? — хмурится Олена.
— Уж больно она смешная, — девушка откровенно хохочет.
— Смешная? Стало быть, Лесю там хорошо… — Олена беспомощно вертит депешу в руках. — Что ж там написано?
«Любушка Олена, мне тут хорошо, — читает девушка. — Бычка можешь продать. Машина не бычок». Вот объяснил! Ха-ха-ха!
— Не смыслишь в жизни, так не смейся! — отрезала Олена. — Желаю тебе самой получать такие веселые телеграммы.
Припорошенные снегом горы купаются в зеленовато-розовых красках угасающего дня, а снизу, расплетаясь, наползают на них туманы. Долины темнеют, становятся глубже; они позванивают невидимыми ручейками, как будто отпирают серебряными ключами покой вечера на Черногоре.
Время уже лесорубам спускаться с гор, а они все медлят. Василь Букачук с электропилой в руках стоит в гордой позе перед несколькими пильщиками.
— Новшество у нас простое, — объясняет он. — Мы с Иваном не стали резать лес вдоль подошвы горы, а подымаемся сразу вверх. Надпилим несколько стволов — и вверх, вверх. Тогда верхние пихты падают на нижние и своей тяжестью пригибают их к земле.
— На все горы новость! Вырос в лесу, на сплаве, а не додумался до таких вещей! — покачивает головой пожилой лесоруб.