Над Кубанью. Книга первая
Шрифт:
Ивга, искоса поглядывая на Мишу, держалась за брата.
— Ивга, что ты задумалась? — поинтересовался Миша.
— Бабки вашей испугалась, — губы девочки задрожали, — как ты ее бабушкой можешь называть, она не бабушка…
— А кто ж она? — удивился Миша, ничего еще не понимая.
— Бабка она, бабка, бабка… — сжимая кулачок, твердила Ивга. — злая, горбоносая, страшная. Настоящая баба-яга.
Миша рассмеялся.
— И даже ничуть. Ты ее узнай поближе, она хорошая, она добрая. Ее весь форштадт уважает.
— Пусть,
— Ну, дед совсем не такой, — разъяснял Миша, — у дедушки борода большая-большая, как два веника, глаза серые-серые. Сам розовый, лысый… И лысина розовая, а на ней пух…
— Не желаю видеть вашего деда с пухом. Сами идите к нему, я домой.
— Как же ты пойдешь, тебя мальчишки побьют, — угрожал Петя, — ужасные ребята на Саломахе.
— Не ужаснее ваших бабок. Не хотите — сама пойду.
Ивга прибавила шагу. Мише хотелось побежать вдогонку, быть с ней, защищать от нападения мальчишек и отчаянной храбростью очаровать сердце девочки. Но коричневая юбочка вскоре скрылась, и они, минуту помедлив, разом, точно по уговору, повернули к спускy, по тропке, ведущей к протокам и чернокленовой роще.
После ухода Ивги Петька молчал, а Мише было грустно.
Благодатная кубанская осень пышно раскустила орешники, кизилы, ежевику. Ветви, покрытые ягодами, сгибались, обнажая пожелтевшие кое-где листья, но это не казалось печалью: созревшие плоды возмещали увядание. Между кустами бежала светлая протока, кружа опавшие листья, сбивая их в верткие стайки. Кое-где к берегу приткнулась коряга, вода принесла хворост, накидала на дерево, заилила, образовав спокойную заводь. Быстрина пролетала мимо, а в спокойных заводях, с чуть подрагивающей поверхностью, водились сомы.
Они останавливались возле воды, наблюдая за юркими стайками пескарей и еще какой-то мелкой рыбешки. Иногда они явственно различали сытые спины сомят.
— Зря удочки не захватили, — сказал Петя, — я прошлый раз на лимане нарезал лозин. Вот лозины не ломкие, гнутся куда хочешь.
Миша недолюбливал рыбную ловлю за ее спокойствие, но ему нравился ловецкий пыл приятеля, и он поддерживал эту страсть.
— Лески понаделал?
— Ого, еще сколько, — похвалился Петя, — наплел из конского волоса. Ножиком начекрыжил у нашего серого. У него белый хвост, удобный.
— Да, белый хвост лучше, — согласился Миша, — для обмана белый хвост хорош. А вообще белый конь несподручный в хозяйстве. Как ляжет в навоз, так желтые пятна. Ни щеткой, ни скребницей пятен не выведешь…
— Я — песком, мигом отходит.
— Можно кожу порвать, — рассудительно заметил Миша, — это раз, другой, а если всегда песком, мясо повыдираешь.
Внезапно из-под густого сплетения винограда, образовавшего естественную беседку, с шумом вылетел яркий фазан. Заметив людей, фазан метнулся в сторону и сразу пропал за порослями бересклета.
Приятели кинулись за фазаном.
— Точь-в-точь индюк. Вот бы приволочь домой, — мечтательно сказал Миша. — У нас как раз гости, маманя б целиком зажарила.
— Сюда б деда Меркула, он бы его подцепил на мушку.
— На мушку?! — поддразнил Миша. — У Меркулова ружья и мушки нема. Он на ствол берет. Как на ствол попала дичина, значит, его…
— На лету?
— А то как же?! Вот в перепела дед Меркул только на лету и попадает… А привяжи ему на куст убитого перепела, не попадает. Кто к чему привычен.
— Неужели в привязанного не попадет? — Петя с недовернем поглядел на приятеля.
— Не попадет. Он сам мне признавался. Даже вот когда перепел в жаркие страны перелет делает, ведь туча его идет через горы.
— В Индию идет, — заявил Петя, — через Кавказский хребет в Индию, а через Крым в Палестину.
— Не в том дело, куда перепел летит, в какую страну. Меркулу это без надобности. Идет перепел тучей, солнца не видно, опустился на землю, сразу на табуны разобьется.
— Зачем же на табуны? — недоверчиво спросил Петя.
— Чтобы лучше прятаться по кустам, по травам. У птиц тоже табун. Какие засветло думают хребты перелететь, не останавливаются, а запоздавшие стаи тут ночуют. Выходит тогда Меркул на охоту. Поднимет собака табун, и жахает Меркул со своего шомпольного на лету. По полтыщи набивает, право слово. Пятнадцать копеек десяток торгует перепела — сам небось видел, весь базар завалит…
— Солить бы их?
Такую птицу солить — соль переводить. Сладкая, когда свежая, а в засоле протухает.
Петя прислушивался к словам друга и шел впереди, чуть сутулый, бычковатый, унаследовавший здоровье от таких же физически крепких родителей. Вот Миша, он чуть выше, стройнее, с более легкой походкой человека, привыкшего к лошади, буйной реке и крутизнам.
— Почему перепелки каждый год летят на охотников? — опросил Петя, очевидно, не в состоянии самостоятельно осмыслить вновь пришедшую мысль, — почему они на все лето не останутся в жарких странах? Навсегда не поселятся там?
Миша был явно обескуражен вопросом друга. Он обогнал Петьку. Приближались шум Кубани и невнятные крикливые голоса у богатунского парома.
— А я знаю, почему перепела обратно летят! — неожиданно выпалил Миша с просиявшим лицом.
— Почему?
— Да потому, что перепел родился в России, тут и рос. У нас поля, пшеница, просо, разве не потянет обратно. Тебя б не потянуло?
Петька с минуту думал и, подняв глаза, утвердительно качнул головой.
— А как они через турецкую границу летят? Там война. Все сутки небось снаряды рвутся. — Петька встрепенулся, точно вспомнив что-то еще более важное. — Не заберут у нас турки землю? Не дойдут до Кубани?