Над Кубанью. Книга первая
Шрифт:
— Сильна у вас артиллерия? — спросил Самойленко.
— Видели сами, батарея, — ответил солдат-парламентер.
— Снарядов?
— По тысяче на дуло, — хмуро отшутился солдат.
Самойленко поднял брови, постучал о стол тупым концом карандаша.
— Гм… Достаточно, чтобы разрушить Карфаген.
Велигура наклонился к нему:
— Что?
— Я — ничего, — Самойленко скривился так, как это делал генерал Гурдай при вопросах атамана. — Решайте.
— У Егорки большой отряд? — спросил Велигура таким тоном, будто заданный вопрос
— Семь верст до небес, да все лесом.
— Что? — вспыхнул Велигура.
— Понятно, — остановил его Самойленко, — не раздражайте их, у них по тысяче на орудие, а у вас? Теперь совершенно ясно, почему была сдана батарея армавирскому комитету…
На сборе присутствовал Очкасов, тот самый казак, который первый опустил кулак на Хомутова. Очкасов красовался в новом сатиновом бешмете, полученном, очевидно, с чужого плеча. Возле него сидели старики из центра, обычно сами не поднимающие голоса.
Очкасов был пьян, перекидывался с ними громкими словами, старики цыкали на него, и он раскатисто смеялся, показывая желтые гниловатые зубы.
— Воров у вас много? — вдруг спросил он.
Парламентеры удивленно переглянулись. Один из них завозился со шнуром обмотки, занимаясь этим незначительным делом серьезно и долго. Очкасов, покачиваясь приблизился, потянул за гимнастерку.
— Што же ты с казаком беседу вести не хочешь?
— Пустой цвет в твоей беседе, казак.
— Пустоцвет, — протянул Очкасов, мигая красными веками, — три дня уже коней тягают, а ты пустоцвет… У Велигуры две кобылы пропали? Пропали. У Литвиненко жеребца увели с подкопом, у Ляпина — стригуна, а? Откуда воровство, я спрашиваю?
Солдат снял с плеча горячую руку Очкасова.
— Садись, хреновину какую-то чешешь. Среди жилейцев воров шукай, нам твоих коней девать некуда. Мы тележного скрипу боимся.
Очкасов отошел и направился к своему месту, переступая через лавки заплетающимися ногами. Умостившись возле стариков, широко улыбнулся.
— Видели, как я их поддел. Меня на сахаре не поймаешь, я Очкасов, казак Очкасов… Бить надо воров, как в двенадцатом году…Рафоломеевскую ночь, как говорит господин есаул Брагин, рафоломеевскую…
Старики подтолкнули Очкасова, он смолк.
Выступил Лука.
— Мое предложение, господа старики, выполнить бумажку, — он ткнул пальцем куда-то вперед, — но с условием, — Лука помедлил, обвел тяжелым взглядом собрание — выдать нам на суд станичный Егорку Мостового вместе с Шаховцовым. Мы с ними поступим, как по старине положено. Потом перекидывайте канат через Кубань-реку, и добро пожаловать хохлам на пароме… Встретим хлебом-солью и обо всем договоримся полюбовно. Палить же с орудиев нема смыслу, бо как начнете потом делить казацкие хаты да амбары, достанутся вам, товарищи богатунцы, одна зола да пепел.
Старики, подогретые выступлением Батурина, загалдели. В табачном дыму сборной мелькали руки, палки и несло запахами кислой овчины, Лука и испарины.
— Надо выгадать два-три дня. Если нас поддержат окрестные станицы и не подойдет тридцать девятая дивизия, мы разгромим Богатун, если же… — он развел руками, — тогда приготовьтесь отдавать булаву богатунцам.
Солдат в обмотках повернулся к сбору.
— Срок ультиматума — двадцать четыре часа. Если вы не решите вопрос к двенадцати часам завтрашнего дня — батарея.
— Заарестовать его! — закричал Очкасов, бросаясь к солдату, — в кнуты его!
Солдат отступил на полшага и веско сказал:
— Рекомендуем вам, граждане старики, решать вопрос поскорее, пока за это фронтовые казаки не взялись. А то враз все пойдет шиворот-навыворот…
Слова его потонули в общем гаме. Солдат прикрыл уши, опустился на лавку и покачал головой.
От правления поскакали верховые поднимать окрестные станицы на восстание. Парламентеры были задержаны и отправлены в «холодную».
Семена Карагодина оставили в правленском наряде, выдали ему винтовку и пачку трехлинейных патронов, Положение было настолько напряженное и непонятное, что Семен безвольно подчинился приказанию и, когда от него отошел дежурный, долго и удивленно разглядывал патроны, вложенные в поржавевшие обоймы.
— Хомутова убивать?
Проходивший казак хмыкнул, коротко бросил:
— Хомутова удавить сподручней. Патроны переводить…
В комнате дневальных было душно и накурено. Винтовки стояли прислоненные к решетчатому окну, на нарах ели борщ из котелков, резали сало и вяленую рыбу. Тускло горела жестяная лампа, придавая тюремный вид этому казарменному помещению. Миша принес ужин и долго не мог понять, что бормотал ему отец, кого-то боясь и озираясь.
— Папаня, вы громче, — попросил мальчик, чувствуя, как у него горит лицо не то от духоты, не то от внутреннего жара.
— Кажись, сундуки повезут ховать, — шепнул отец, — Куда они их?! Понял?
— Понял, батя, — сообразил Миша, увязывая в платок опорожненную посуду.
Отец потрогал его лоб.
— Ты чи захворал? — спросил он тревожно.
Мальчик ощутил приятную прохладу отцовских ладоней, и временное облегчение от этого прикосновения подбодрило его.
— Ничего, батя, завтра пройдет. То, видать, дождем меня прихватило, простыл.
Семен проводил сына за двери. Расстался на темном крыльце.
— Плюнь на сундуки, сынок. Поняй швидче до дому да скажи матери, она тебе горчишники поставит…
Кукла приветствовала мальчика коротким ржанием. Миша, пожурив лошадь, поднял и отряхнул затоптанную ею полстенку.
В велигуровском дворе мелькнули фонари.
«Вывозят», — догадался Миша и, заехав в переулок, подождал, пока от атамана не выехали подводы, сопровождаемые верховыми.
Подводы были нагружены сундуками жилейских полков. Всадники проплыли мимо, в темноте они показались огромными и страшными.