Над Кубанью. Книга вторая
Шрифт:
— И наших пуля не обходит, — вздохнул Хомутов. — Как помрет, ничего уже не надо, ничего решительно.
Вечер погасил огонь батарей и винтовок. К недалеким обкусанным деревьям слеталась грачиная стая, неизвестно откуда появившаяся.
Глухо забили в буфер.
— Нашу роту зовут вечерять, — встрепенулся Сенька, — пошли, дядька Павло — Павло почувствовал, что ему и в самом деле не мешает поужинать. Весь день приходилось только пить воду.
Батурин достал из кармана полураздавленный пирожок, сахар.
— Повечеряю,
— Там борщ с мясом, — пообещал мальчишка, увлекая Павла.
ГЛАВА XXV
Рота ужинала через одного. Темп боя зависел от наступающих, и в долговременность передышки Хомутов не верил. Только попав во двор, защищенный кирпичными стенами казармы, Сенька облегченно вздохнул.
— Пока за борщом выберешься — спина мокрая, — откровенно признался он, — тут в канавах кое-кого пришили.
Раздавал пищу бледный солдатик, подвязанный кружевным фартуком, служившим предметом озорных острот и смеха.
— Эй, ты, куховарка, на двух, — сказал Сенька, подставляя котелок.
— Ну, как детский дом, дерется? — спросил кашевар.
— Дерется как нужно, — солидно заявил Сенька, — под Лежанкой кадет нам, а тут, по всему видать, мы ему накладем.
— Ты и под Лежанкой был? — удивленно переспросил кашевар, захватывая черпаком побольше гущи.
— Нам не привыкать, куховарка. Вали кашу в борщ, любим так.
— Сенька, крой в казарму, спокойней, — крикнул боец, тащивший за лямки вещевой мешок, наполненный гранатами.
— Лимончики аль бутылочки? — спросил Сенька.
— Гостинцы барчатам. С арсеналу доставили, масляные.
Боец нырнул в ход сообщения.
— Тут у нас ребята хорошие. Меня все знают как облупленного, — похвалился Сенька.
— Кто только тебя не знает, — сказал Павло. — Ну и проныра ты, Семен Егорович.
В просторном и неуютном зале, на лавках и просто на полу, ужинали красногвардейцы, стуча ложками. Обсуждали сражение, смеялись.
Сенька достал из-за голенища подаренную отцом ложку, побывавшую и на германском и на австрийском фронтах.
— С перцем будем?
— Давай с перцем, — согласился Павло.
Сенька разломил стручок, потер, наверх поднялись желтенькие семечки. Во рту пекло, но одновременно по жилам разлилась хмельная теплота.
— Печку топишь, Сенька, — сказал солдат-богатунец, перебирая лады венской двухрядки.
— Угадал.
— Подтапливай, да гляди, чтобы дым не шел, а то кадету пристрелка будет.
— Третий взвод, кончай! — зычно скомандовал кто-то.
Сенька вскочил, но, вспомнив, что он четвертого взвода, снова уселся.
— По командирам надо выкликать, — пробурчал он.
— А ежели командира убьют?
— Его именем так и звать тот взвод до окончания войны.
— Верно, пожалуй, — согласился Павло и перевернул
— Может, еще выпросить, дядька Павло?
— Хватит, а то на сон потянет, — Павло вытащил кисет, — теперь чуток перекурим.
Сенька отвернулся. Ему хотелось вернуть папироску, подвесить на губу, а потом высечь искру из сероватого кремня, прижимая к нему витой трут, но курить при Павле Сенька почему-то стеснялся.
— Может, за кипятком смотаться? — предложил Сенька, ища предлога, чтобы улизнуть.
— Отдохни лучше, — сказал Павло, вытягиваясь на полу.
— Отчего казак гладок? Нажрался и на бок, — сказал богатунец, продолжая перебирать лады.
Павло потянулся к нему:
— Ну-ка, солдат, дай-ка гармонь.
— Умеешь? — обрадованно спросил солдат. — Может, выучишь? Ко мне этот струмент третьего дня приблудился.
— Учись, — равнодушно согласился Батурин, отпуская потертый плечной ремень. Ближе придвинулись люди, притихли.
Павло покусал губы, внимательно оглядел всех, на лице его тенью пробежала какая-то беспокойная дума. Прильнув щекой к гармошке, он тихо запел:
Ой, полети, утка, Против воды прутко, Перекажи матусеньци, Шо я умру хутко.— Гляди, — Сенька дернул Павла, — гляди, кого привели?
В дверях показалась группа людей, похожих на странствующих музыкантов, которых неоднократно встречал Батурин на базарах и улицах польских и галицийских местечек и городков.
Батурин защелкнул застежки, снял ремень.
— Готовь куски, Христа ради, — недовольным голосом произнес Павло, — старцев завсегда под снаряды тянет.
Музыкантов сопровождал безусый студент, которого Сенька зачастую видел с Барташом. Студент выступил вперед и несколько смущенно объявил фамилию композитора, «желающего музыкой поддержать дух бойцов революции». Длинноволосый сутулый старик, с ясными и острыми глазами, снял черную шляпу, поклонился.
— Вроде поп, только без бороды, — удивился солдат, владелец гармошки, — ишь, в пинжаке. А то, видать, его детишки…
Возле композитора стояли девочка с тугими косичками и красивый испуганный мальчик Сенькиного возраста.
— Мальца того катеринодарцы знают, — сказал какой-то казак, наваливаясь на Сенькину спину, — генеральский сынок.
— Чего плетешь, — грубовато оборвал Сенька, — ге-неральчата в шитом золоте ходют. Такое сбрешешь…
— Тоже мне ерш-рыба, с головы глотай, а то подавишься, — огрызнулся казак. — Гурдая генерала довесок. Папаша супротив нас полки водит, людей бьет, а мы…
Сенька уже не слушал солдата. Он торопливо рассказывал Павлу новость. Тот пренебрежительно отмахнулся.