Над пропастью во лжи

Новодворская Валерия Ильинична

А впрочем, главное было — где-то построить баррикады. Что-то защищать. Куда-то звать безоружное население. Чтобы армии было из чего выбирать. Чтобы она решала, какие баррикады разносить из танков — наши или Их. Не противостояние власти и народа, по которому стыдно из пушек стрелять, а баррикады — на баррикады. Народ — на народ. Красные — на белых. Гражданская война. А власть где-то сбоку. Она — не главное. Танки сами выбирали мишень. О, Гайдар в эту ночь показал себя великим стратегом. Жанной д'Арк демократии. И что такое был по сравнению с ней Карл VII? Только символ национальной победы, только клич, только точка приложения сил французов, которым надо было побить англичан. А Ельцин значил больше, чем Карл VII. Указ 1400 — это был вызов силам Ада. И мы не ошиблись, к подворотне Советов прибились все, кого мы ненавидели: гэбисты, нацисты, коммунисты. И они сбросили с Белого Дома трехцветный флаг. Плюнули на икону… У Моссовета нам быстренько раздали трехцветные повязки с надписью «Дружинник». С розовыми ленточками. Я свою храню до сих пор — а вдруг еще пригодится? ДС и партии Гдляна поручили улицу Станкевича. Часть отряда «Россия» и Света Власова были с нами. Мальчики быстренько поставили поперек узкой улицы несколько строительных вагончиков. Задание было ловить депутатов Моссовета, которые были на стороне красных, не пропускать, самых настойчивых вести в Моссовет к Лужкову и Гончару (они уже приехали). Как выяснилось потом, депутаты собрались сдать

Моссовет белодомовцам и сделать из него форпост взятия Кремля. Одно змеиное племя… Лужков их там арестовал и 4 октября сдал милиции. Просидели они не больше 2-3 дней (готовя 3 октября по меньшей мере расстрел для своих великодушных противников). Еще нас предупредили, что по нашей улице будут прорываться баркашовцы (а может, десантники) в автобусах, по 30-40 человек, с автоматами и пулеметами. Это задание получили совершенно безоружные люди. И никто не разбежался! Леша Борисов (ДС) пришел с кочергой. Саша Огородников (христиане-демократы) явился с газовым пистолетом. Саша Шеяфетдинов (ДС) срочно, ночью пригнал машину с дачи, боялся, что к утру будет поздно спасать демократию. Мы подсчитали: против баркашовцев мы продержимся 5 минут, пока всех не убьют, против десантников-профессионалов — 1 минуту (эти стреляли бы сразу). Но отнять автоматы у них мы бы попытались. У меня, конечно, не вышло бы, но такие, как Коля, которых в армии все-таки чему-то научили, могли бы преуспеть. Ко всем несчастьям в довершение у меня были скрючены руки от жуткого артрита. И ноги, и спина. Я даже стоять могла с трудом, сидела перед баррикадой на стуле. Впрочем, для того, чтобы умереть, особой спортивной подготовки не требуется. Итак, мы пропустили машину с Гончаром и остановили штук 5-6 депутатов, Бабушкина в их числе. Он прямо драться полез, утверждая, что должен быть со своими избирателями. Никто из демократов не дал ему в ответ по шее и не поволок в Моссовет к другим задержанным. Наша доля депутатов ночевала дома. Пусть скажут «спасибо», что не попали в участок. Конечно, «спасибо» они не сказали. Люди Гдляна сначала советовали всем идти домой, но потом, когда народа прибавилось, успокоились и стали вести себя нормально. По мере подхода волонтеров баррикад становилось больше. Впереди нас выстроились еще три-четыре линии, вплоть до ИТАР-ТАСС. С какими-то рогатками, ежами, частоколами из ящиков. Сзади нас до ворот на Тверскую появились две линии. Это уже было препятствие. Даже для «Альфы». Пока всех не убьешь, тебя просто повалят и отберут оружие. В эту ночь мы сожгли на топливо в кострах все окрестные заборы, Лужкову в убыток… К утру Ростислав Макушенко, один из старейших дээсовцев, добрался к нам из Петербурга… Мы не видели парада актеров и писателей по РТР, это все было для сидевших дома обывателей. Мы не слышали речи Гайдара у Долгорукого. Мы сидели на своем боевом посту и знали, что не имеем права отлучиться. Нам ничего не надо было объяснять. Нас не надо было ни обнадеживать, ни агитировать.

Каких присяг я не давал, Какие не твердил слова, Но есть одна присяга - Кружиться голова… Не обойдет меня беда, Найду свою беду, А вот присягу эту Не выдам и в бреду… (Б.Окуджава)

Уже после полуночи за мной пришел журналист с «Эха Москвы» и повел выступать в студию на Никольской. Боже, как преобразилась Тверская! Через каждые 40 м — баррикады, линии обороны, демократы с палками и гитарами. Даже деревья в кадках, украшавшие фасад Моссовета, пошли на то, чтобы перегородить улицу. Линии оцепления доходили до Красной площади; не пускали никого. Удостоверение «Эха» насилу помогло; все ожидали увидеть вражеских лазутчиков и шпионов. Этих людей стоило вооружить, они разнесли бы Белый Дом по кирпичикам. Еще позднее, уже днем появились тяжелые самосвалы с песком; Тверская стала полностью непроходимой. Уже где-то к трем часам ночи за мной пришли из Моссовета и дали выступить с балкона. В первый раз мне дал слово Лев Пономарев. В эту ночь его было не узнать: он говорил об оружии и взятии Моссовета силами демократов. Моего экстремизма он не боялся. У него в ту ночь хватало своего… Гайдар очень хорошо все рассчитал. Он призвал демократов пойти и умереть под знаменем. У нас не Штаты, не Франция и не Англия. Приличные люди не спросили: «А где же ваша полиция?» Они поступили по-цветаевски:

А зорю заслышу — отец ты мой родный! Хоть райские — штурмом — врата! Недаром, недаром для сумки походной Раскинутых плеч широта…

Жаль, что Гайдар ждал утра и войска. Надо было раздать автоматы. Половина из нас, может 2/3, такие, как я, как Света Власова, глубоко штатские гуманитарии, легли бы у Белого Дома. Но такие, как Коля, как Ростислав, как Женя Прошечкин, более приспособленные к войне, ворвались бы в Белый Дом, и я не думаю, что кто-нибудь из врагов уцелел бы, что было бы кого вести в Лефортово или амнистировать. Разве что он бросил бы оружие и попросил пощады… Не думаю, что я попала бы в кого-нибудь: я стрелять не умею, зрение -14, пальцы так сведены артритом, что на курок не нажать… Но я бы взяла автомат в руки хотя бы для вида, чтобы с ним умереть. Это была бы моя доля участия в боевых действиях. Мы ждали добровольцев, а красные требовали, чтобы на их стороне была вся страна — под страхом смертной казни. Вот какой Указ изготовили Бабурин и Руцкой:

Закон Российской Федерации О внесении изменений и дополнений в УК РСФСР

Статья 1. Дополнить УК РСФСР статьями 64 и 70 следующего содержания:

Статья 64. "Действия, направленные на насильственное изменение конституционного строя.

Действия, направленные на насильственное изменение конституционного строя Российской Федерации, наказываются лишением свободы на срок от 6 до 12 лет с конфискацией имущества или без таковой.

Те же действия, повлекшие тяжкие последствия, а равно совершенные должностным лицом, наказываются лишением свободы на срок от 10 до 15 лет с конфискацией имущества или без таковой или смертной казнью с конфискацией имущества или без таковой".

Статья 70. "Воспрепятствование деятельности законных органов государственной власти.

Воспрепятствование деятельности предусмотренных законом органов государственной власти Российской Федерации наказывается лишением свободы на срок до 5 лет или исправительными работами на срок до 2 лет.

Те же действия, повлекшие тяжкие последствия, а равно совершенные должностным лицом, наказываются лишением свободы на срок от 5 до 10 лет с конфискацией имущества или без таковой".

Статья 2. Ввести в действие настоящий закон со дня его подписания.

Исполняющий обязанности Президента Российской Федерации.

Интеллигенция отвыкла от диктата. При Брежневе и Андропове она роптала тихо, давясь академическими заказами, Литфондом, поездками за кордон под конвоем: ведь за каждую премию, за каждый кусок семги надо было платить унижениями,

лизать кормящую руку и похваливать. Надо было врать. А Борис Ельцин, перестав кормить бездарных писак, кучкующихся вокруг газеты «Завтра», не снял с довольствия талантливых, да и не просто талантливых и не только талантливых, а хоть кому-то интересных. Искусство отправили «в люди», и оно не пропало, а нашло себе кучу грантов, спонсоров, поездок на халяву за кордон. И за все это не надо было благодарить, и можно было всласть кусаться, и плеваться, и царапаться, и фыркать на власть, и резать правду-матку, и быть верным идеалам. Неудивительно, что искусство оказалось на стороне Ельцина. Впервые за долгие десятилетия не окно прорубили в Европу, а стенку вышибли пинком. Правда, на голову стала падать крыша, но зато какой открылся вид! А из дома все равно надо было уходить и строить себе другой. Как там говорит Маргарита в «Мастере и Маргарите» Булгакова? «Гори, прежняя жизнь! Гори, страдание!»

Даже легкий и невесомый от старости и слабости Смоктуновский дошел под утро до нашей баррикады. В отличие от Гамлета, он нашел правильный ответ с ходу. В эту ночь Егор Гайдар обрел свое величие (а правота была у него и раньше). Эта ночь была вне закона для всех. Григорий Явлинский примкнул к нам слишком поздно. Он просил с экрана у Президента защиты, а Гайдар — защищал. После Г.Явлинский от этой ночи отречется и начнет нас с Ельциным ею попрекать. Может быть, он и будет когда-нибудь Президентом. Но ему никогда не стать героем, кумиром, вождем, как стали ими Егор Гайдар, Константин Боровой (это он, собственно, организовал «вечорку», вернее, «ночное» в Яме на TV и сам сказал с экрана Ельцину: «Возьмите нашу жизнь»), Глеб Якунин.

Из Моссовета передавали новости, говорили, что идут войска, но к кому — к ним или к нам — неизвестно. В конце ночи Лужков, коммерсанты и западные посольства просто завалили баррикады едой (шикарной импортной колбасой, иностранными сырами, какими-то деликатесными консервами) и соками. Ни одной капли спиртного на баррикадах не было. Из соседних домов приносили воду, чай, кофе, теплую картошку. Как панфиловцам. Интеллигенты ставили свои потрепанные «Жигули» и «Москвичи» в баррикады. Было ясно, что если они пройдут, машины никому не понадобятся. Гайдар знал, что делает. Если бы они пошли на Моссовет, в центре Москвы лежали бы 50 000 трупов. Руцкой, Бабурин и К( получили бы отверженный режим в кольце блокады, за железным занавесом. На это у организаторов путча-2 из КГБ расчета не было. И они, вздохнув, сдали Руцкого и Баранникова. И самолеты к «Сашке Отрепьеву» не прилетели. Победил тот, кто больше хотел умереть в случае поражения. Демократы пришли, чтобы умереть под знаменем и вместе с ним. До того, как его спустят. Мы не хотели видеть, как спустят наш флаг. Не хотели это пережить. А Они пережили 1991 г., и Беловежье, и спуск серпастого-молоткастого со Спасской башни Кремля. Они согласились жить после поражения. Мы согласиться не могли. Вот и смысл формулы: «Смертию смерть поправ». Мы выжили потому, что пришли умирать. Эта ночь сделала нашу связь с Ельциным нерасторжимой. Даже Чечня не смогла нас поссорить окончательно. Фронтовое братство стоит дорого. Мы — однополчане 91-го и 93-го, апрельского референдума и президентских выборов 96-го. А Григорий Явлинский еще удивляется, что все демократы ко второму туру перешли в электорат Ельцина!

Всю ночь мы готовились к смерти, а в 7 утра раздалась канонада. Для нас это была музыка сфер. О, мы только тогда поняли Высоцкого:

Вот шесть ноль-ноль. Сейчас и артобстрел. Ну, Бог войны, давай без передышки! Всего лишь час для самых главных дел: Кому до ордена, а большинству — до вышки.

Мы убили, чтобы жить. На войне нет другого выхода. Кто-то должен был умереть наутро. Те, кто у Белого Дома, или те, кто у Моссовета. Ни один солдат не осудит нас. Ельцин должен был обречь на смерть или нас, или их. Теперь я знаю, как могут убивать гуманисты, демократы, христиане. В решительный час приходит благодетельный шок, и ты решаешь оруэлловскую дилемму с крысами в свою пользу: должен умереть другой. Не твои друзья, а твои враги. Не ты, а они. Те, кого ты ненавидишь. И ты ничего не чувствуешь, и песенка афганцев, сочиненная в тот день («Ах, наши танки на Полянке, и дохнут красные поганки»), не кажется тебе отвратительной. Это был наш реванш за Перекоп, и за Соловки, и за ВЧК, и за НКВД, и за ГУЛАГ. 150 человек за 60 млн. убитых и замученных. Это немного. Ужас приходит потом, и ты сознаешь, что нарушил заповедь «Не убий». Но для страданий впереди будет вся жизнь. И если ты честный человек, ты не станешь раскаиваться. Потому что это надо было сделать. Против падения тьмы… И в следующий раз мы сделаем то же, потому что шок отключает боль. Боль приходит потом. Оказывается, война — это шок. Человек убивает в шоке. А потом — уже не важно, как тебя будет бить судорога. Потом рыдай на досуге хоть неделю. Но к следующему бою ты обязан быть как огурчик. Ни Гайдар, ни Ельцин, ни Боровой не отреклись от того утра. А в Декларации ДС появилась строка: «ДС является партией либеральных революционеров, и мы солидаризируемся с действиями Президента России Бориса Ельцина по ликвидации КПСС в августе 1991 года; ликвидации СССР в декабре 1991 года; ликвидации Советов — 21 сентября 1993 года и подавлению коммуно-фашистского мятежа 4 октября 1993 года, и готовы нести ответственность за них.»

Конечно, часть победы была самым жалким образом потеряна. Коммунистические организации пережили Совдепы. Почему Ельцин не прекратил их половецкие пляски раз и навсегда? Влияние наивного Запада, вопли соглашателей, боязнь нового, неслыханно смелого шага? А ведь они опять дрожали и подчинились бы. Они трусы. Анпилова достали из-под сена, Константинова ловили всем миром. Однако награду предлагать за поимку политических преступников — это перебор. Здесь «МК» неправ. Четыре месяца, предательство Казанника — и вот все враги на свободе и жаждут реванша. Если бы в июле 1996 г. победил Зюганов, мы все просто пошли бы на виселицу. За их главное поражение в XX веке. За октябрь 1993 г. Но острастку они получили хорошую. Хватило надолго, чтобы больше перевороты не устраивать. Они знают теперь, что демократы — не тряпки, и Ельцин — не половик. Они знают, что живыми мы не отдадим власть. То есть коммунистам и нацистам не отдадим. И через год мы пили 4 октября шампанское: ДС, Женя Прошечкин, «Военные за демократию», отряд «Россия», угощали журналистов и прохожих. В 18 ч. под Юрием Долгоруким, на месте нашей боевой славы. И не потому, что нам не было жаль погибших (если бы это не сочли жестом раскаяния и примирения, мы бы им цветы положили на могилы. А просто надо было сказать, что от содеянного нами мы не отрекаемся. И выпить за Победу. У одних она — 9 мая. У нашего поколения 21 августа и 4 октября.

И кое— что мы все-таки в клюве унесли. Шикарная Конституция, которая держит на привязи красную Думу в конуре на Охотном ряду -это завоевание нашего Октября. Нет Совдепов, есть мэрии и префектуры. Снят караул у Мавзолея. А Чечню увязывать с Белым Домом не следует. Это все равно что сравнивать убийство и истязание безобидных домашних животных с ликвидацией ядовитого скорпиона, который хотел тебя укусить. Лицензию на отстрел чеченцев демократы никому не выдавали. Лицензия была выдана на ликвидацию красного мятежа. В эту ночь и в то утро мы отыграли у судьбы не только наши жизни, но и тех, кто осудил нас и назвал убийцами («Общая газета», например). Однако жизнь они взяли, не побрезговали. Всегда найдутся любители кататься. А наш удел — саночки возить.