Надежда для Бирюка

Романова Наталия

– Староверы они.

– Кто?! – уставилась я на Марию Александровну, думая, что ослышалась.

– Староверы, – кивнула та, подтверждая свои слова. – Старообрядцы.

Видимо, вид у меня было совершенно ошарашенный, я и чувствовала себя такой – ошарашенной.

В каком смысле староверы? Они разве не вымерли, или там… их не запретили, как секту какую-нибудь?

И почему Василиса одета в нормальную одежду, а не в… фуфайку, например, как та старуха, которую нашли в Тайге, староверку? Лыкова, кажется.

– Так их здесь

полным полно, староверов-то, – всплеснула руками Мария Александровна, глядя на меня с таким же удивлением, как я на неё. – Недалеко от клуба церковь их стоит, а дальше, за почтой, молельный дом, изба по ихнему. Не видела?

– Церковь видела, – растерялась я.

Вообще-то, даже две церкви. Одна больше, видно недавно построенная, в византийском стиле, с золотистым куполом, с крошечной колокольней, откуда иногда раздавался перезвон.

Вторая, через дорогу, крошечная, деревянная, огорожена глухим забором. Я думала, это хозяйственный двор или старая часовня, которую закрыли, когда построили новый храм.

А ещё думала, что очень странно иметь на село чуть больше двух тысяч человек храм, но много лет обходиться без ФАПа.

О душе, конечно, думать надо, но заботу о теле никто не отменял.

– Вот та, что большая – наша церковь, православная. А меньше – их.

– Тоже православная? – спросила я, будто понимала различия христианских направлений.

Греко-католическое, греко-кафолическое… – крутилось в голове единственное, что помнила.

– Кто их разберёт, – отмахнулась Мария Александровна. – Кто как решил, тот тому и молится. Из дыры в стене луч света попадает – ему молятся, кто-то дереву, или церковь строит, как у нас, да не как у нас. Всяк по-своему с ума сходит, в общем. Но ты одна не ходи к Гучковым. Митрофан – мужик смурый, бирюк бирюком, не смотри, что детный… поостерегись.

– Хорошо, спасибо, – кивнула я.

Закрыла дверь ФАПа, попрощалась, побежала в сторону своего нового дома.

Дома… от одной мысли хотелось выть… дома… Снести бы эти стены, сравнять с землёй и забыть о том, что когда-то здесь была жизнь, но другого жилья в ближайшие пять лет у меня не появится.

Всё, что остаётся – обустраиваться и считать эту халупу своим домом.

У моей судьбы больное чувство юмора.

Глава 2

Дочка после садика играла с соседскими детьми. В отличие от меня, она была в восторге от нового места жительства и знакомств.

Конечно, развлечений стало намного меньше, хоть я и старалась изо всех сил компенсировать то, что мы потеряли, зато она проводила много времени на улице, в окружении приятелей от пяти лет – её ровесников, – до семи-восьмилеток.

Осенью, пока было тепло, подружилась с внуками соседки, которая добровольно вызвалась помогать мне с дочкой. Лишь бы я не уехала, не

бросила ФАП, будто могла.

Несмотря на запреты, дети носились вдоль всей улицы, бегали к берегу реки – что пугало меня до икоты, – пробирались на репетиции местного ансамбля народной песни и танца и театрального кружка, грелись в библиотеке, разглядывая книги. Никто не гнал любопытную малышню.

А уж когда сосед прокатил на настоящем тракторе, Лада твёрдо решила, что лучше села Кандалы места на Земле нет. Само воплощение синего трактора ездит по нашей улице!

Сейчас стояла зима, до нового года месяц. Снег лежал ровным слоем, кружился днями, ночами, вынуждая меня ежедневно махать лопатой.

Да уж, нет лучше места, кто поспорит, тот я.

Я быстро взяла всё, что может понадобиться для визита к больному ребёнку. Пошла к Гучковым, по мере пути всё сильнее жалея, что не зашла к Толику, не попросила составить компанию. Не отказал бы…

Теперь что ожидать от этого старовера или старообрядца? Чем они отличаются-то?

Успокаивала себя тем, что Василиса выглядела вполне современно. Не забитая, не зашуганная.

Вряд ли она дырке в стене молится или идолу деревянному… или… воображение отказывалось подсказывать, какие ещё возможны варианты.

Правда, какая-то слишком обстоятельная девочка, нарочито вежливая, степенная какая-то, я таких детей не встречала. Речь, может, не безупречно литературная, но для своих лет отлично сформирована.

Взрослый ребёнок – наконец-то сформулировала я.

Не может такой ребёнок расти в совсем уж нездоровой обстановке… но и стать взрослой в восемь – тоже ненормальная ситуация в современном мире.

Ребёнок должен оставаться ребёнком.

Двухэтажный дом из белого кирпича, не чета сараю, в котором мне выделили «квартиру», дорожка от калитки до крыльца тщательно вычищена.

Я заглянула за забор, собаки, кажется, не видно. Звонка не нашла, покричала, постучала – тишина. Может, ошиблась? Но нет, я точно записала номер дома, он совпадал с табличкой. Названия улицы нет, лишь номер.

Местная особенность… если посмотреть яндекс-карту Кандалов, можно найти не меньше семи улиц с названиями: Центральная, Новая, Красная, Почтовая…

Местные же жители обходились сокращением вроде: «У Дома культуры, дом семь», потому обходились табличками только с номерами – это в лучшем случае.

Рискнула зайти, ошиблась, подскажут, куда идти. Врач здесь – человек уважаемый, если я не знала и треть населения Кандалов, меня, кажется, знали все.

– Хозяева?! – крикнула я, открыв дверь в просторный, прохладный холл, где стояли детские санки, лопаты, бидон с водой, которым явно пользовались. – Хозяева?

– Вы медичка? Здравствуйте! – на пороге появился мальчик с учебником в руках.

Невысокий, коренастенький, светловолосый, взлохмаченный, будто стометровку пробежал, в спортивных штанах, белой футболке, босиком.