Надежда
Шрифт:
— Может, они еще не пропащие? — обратилась я к воспитательнице.
— Кому они нужны? — безразличным голосом отмахнулась от меня женщина.
— А мне их жалко. Вы всю жизнь воспитательница? — вновь пристала я с расспросами.
— Нет. Так уж получилось. Два года назад на мое место посадили человека с образованием, а тут как раз знакомая на пенсию уходила, вот меня и взяли. Мне тоже до пенсии три года осталось дотянуть.
«Вот именно, дотянуть», — сердито подумала я, направляясь в сторону своего дома.
Прохожу мимо детдомовского забора, где играют дети второй группы.
— Меня Сеезя зовут, — представился самый смелый.
— Я — Саса. Ты тозе наса?
— Я была ваша, — отвечаю.
— Была и куда плопала? — удивился малыш.
— Выросла и стала домашней.
— Я тозе выласту, — серьезно сообщил самый маленький.
— Я совсем болсой, потому что тли года.
Ласково заглядывая мне в глаза, один мальчик протянул свой камешек:
— Илай. Это мой, а это твой.
Другие дети тоже стали отдавать мне свои камешки с таким видом, будто дарят самое дорогое. Наши пальцы соприкасались, и я испытывала к малышам нежные чувства. Я ощущала их тепло и любовь. Мне было радостно и хотелось долго-долго беречь их подарки. Я спрятала камешки в карман, помахала малышам рукой и пообещала снова заглянуть к ним. Я знала, что обязательно приду.
Иду дальше. Смотрю, семилетки с прогулки возвращаются.
— Я слышала, что, когда наступит коммунизм, денег не будет, — говорит одна девочка.
— Что же в этом хорошего? Сейчас денег мало, а если их вовсе не будет, то мы умрем? — возражает другая.
— Глупая. При коммунизме все будет бесплатно. Заходи и бери, сколько хочешь, — вмешивается третья девочка.
— При коммунизме все будут выдавать по потребностям. Сносились штаны — тебе новые выдадут.
— А если я конфет захочу? — спросил хнычущим голосом худенький мальчик.
— Получишь конфет, сколько положено.
— А красивое платье мне дадут?
— Не много ли ты хочешь?
— Я хочу много.
— Так нечестно. Тебе много, а кому-то мало.
— Ну и ты проси много. Что это за коммунизм, если всего мало?
— Эх, попасть бы в некоторое царство, в некоторое государство, где есть коммунизм, но такой, чтобы все было, да еще много-много, ну прямо в полное удовольствие!
— А что такое государство?
— Государство, это когда есть главный-преглавный начальник и много-много не очень главных, чтобы за порядком следить. Если кто-то набезобразничает, они милицию вызывают и в тюрьму сажают.
— При коммунизме не будет милиции, потому что не будет плохих людей.
— А куда же они денутся?
— Не знаю. Перевоспитаются, наверное.
— А работать при коммунизме надо будет?
— Зачем? Лежи и ешь конфеты.
— А кто конфеты делать будет?
— Рабы.
— Ты что, с ума сошла? При коммунизме не бывает рабов. Все работают по потребностям. Хочешь — работай, хочешь — отдыхай. Главное, чтобы все по-честному было.
— А
— А что ты любишь делать?
— Спать.
— Ну, тогда тебя в коммунизм не возьмут.
— А тебя возьмут? Да?
— Возьмут.
— Вот я тебе сейчас как дам, тогда и посмотрим, кого возьмут, а кого нет!
— Хватит ссориться! Когда будет коммунизм, тогда и будете из-за него драться.
А пока идемте на обед, иначе я до коммунизма не доживу, умру с голоду, — засмеялась молоденькая воспитательница.
Захожу с ребятами во двор. На балкончике одиноко стоит погруженная в себя, грустная сероглазая девочка. Ее взгляд скользит по детям, но думает она о чем-то своем.
Я подхожу к балкону и знакомлюсь.
— Катя, — говорит мне девочка, внешне не выражая ни удивления, ни интереса.
— Себя в шесть лет вспомнила. Тоже на балконе любила стоять, — объясняю я Кате свое вторжение в ее одиночество.
Губы ее чуть шевельнулись в улыбке.
АЛЛЕРГИЯ
Обычный день. С утра по холодку прополола две грядки чеснока и две — лука. Потом бабушка вынесла три десятка поздней помидорной рассады, и только я опустила первый саженец в лунку, как до моего слуха долетели трели незнакомой птички. Осторожно приподнялась. Смотрю: бабушка замерла в напряженном, восторженном внимании. «Соловей! — тихо и радостно прошептала она. — На вишне, что у малины. Как душу растревожил!»
На тоненькой веточке сидела маленькая серенькая изящная птичка и с удовольствием на все лады, будто по заказу, исполняла различные мелодии. Мы стояли и улыбались. Удивительное тепло разливалось по телу от пения птахи. Весь мир казался добрым и прекрасным.
Когда соловушка улетел, нежные, трепетные чувства сразу не исчезли, нам работалось радостно и спокойно. Мне хотелось, чтобы ощущение благодати долго-долго не пропадало во мне. Вскоре прилетели мои знакомые жаворонки. Одна птичка суетилась, перелетая с кустов на деревья, а вторая, как всегда, зависая высоко надо мной, пела. Видно они гнездо где-то поблизости свили. Я привыкла к этой семейной паре и с удовольствием работаю под их аккомпанемент. До обеда они радуют меня, а потом улетают.
Вышел на огород чем-то недовольный пьяный сосед, обложил матом всю свою родню и весь окружающий мир. Жаворонки улетели. «Как ворон каркнул», — досадливо поморщилась я. «Птички не люди, долго грубого, противоестественного не терпят. Неужели совсем покинули меня?» — загрустила я. А через полчаса, когда ушли в землю проклятия соседа и воздух очистился от ощущения гадкого, опять прилетели мои друзья, и воцарилось радостное, восторженное, счастливое.
После того как жара достигла двадцати пяти градусов в тени, занялась крахмалом. Из подвала вытащила четыре ведра картошки, перемыла и позвала брата, чтобы перетереть ее на больших железных терках. Скучно одной полдня заниматься монотонной работой. Чтобы не ссориться, мы всегда сразу распределяем, кому что делать. Допустим, не нравится Коле рвать колючий крыжовник, шиповник и облепиху. Я и не спорю. У меня ловчее получится. Пока я крыжовник рву, он красную смородину собирает. У нас все по-честному.