Надежда
Шрифт:
— Да уж точно! Но у вас по-другому. Вот фиолетово-желтая осенняя земля мне понятна. Она будто покрыта опавшими листьями осины. Я видела такое еще до школы. А красные деревья все-таки до конца не понимаю. Когда летом мы ходили за грибами, одна сухая ветка показалась мне чем-то другим, более красивым. Значит, я сама дорисовала ее в своей голове, создала какой-то образ. Или еще случай. Однажды я зимой сидела в пустой аудитории института. Вдруг подумала про осень и огород. Удивительно, но я сразу почувствовала запах теплой земли, поздних яблок. Я увидела их! Вот и вы, смотрите на лес и дополняете рисунок, делаете
Художник задумался, а потом сказал:
— Только отчасти верно. До понимания этой картины надо дорасти.
— Мне уже тринадцать, — торопливо сообщила я.
— Не в этом смысле, — засмеялся молодой человек. — Дорасти как художник. Я долго шел к такому мировосприятию. Долго стволы деревьев для меня были только серыми.
— А может, красные деревья — ваше желание выделиться? — брякнула я, не подумав. — Вот, например, лес в тумане таинственный, поэтому я люблю его больше, нежели когда он без тумана. И мне один мальчишка сказал, что влюбился в меня, потому что я не такая, как все. Понимаете, ни красивая, ни умная, а особенная. Нравится или лучшее, или особенное. Ведь, правда?
— Ты рассуждаешь, как старушки на скамейке. Их рентген однобокий и примитивный, — строго ответил художник.
Я смутилась и занервничала. Уж очень мне не хотелось покидать интересного человека.
— Не обижайтесь. Я мало знаю, но любопытна до безобразия. Так мне один дядя в поезде сказал, когда прогонял от себя.
— Я не прогоню. Привык находиться под прицельным вниманием, — спокойно объяснил художник.
— Вы, наверное, хотите быть гениальным или хотя бы талантливым? — опять задала я бестактный вопрос, не осознавая, что могу обидеть человека.
— Талант или есть, или его нет, — усмехнулся мой собеседник. — Художник Филонов не признавал и не употреблял этих слов. Он говорил: «Есть мастер».
«Раз уж мне повезло встретить такого доброго и разговорчивого художника, попробую задать ему еще один вопрос. Давно он меня интересует», — подумала я и спросила:
— Мне подруга Ирина объясняла, что достоинство художника-портретиста состоит не только в том, чтобы запечатлевать внешность, но и суметь показать душу человека. А зачем нужен пейзажист? Ему, наверное, тоже недостаточно перерисовать уголок природы?
— Пейзажист нужен затем, чтобы выразить свое восприятие красоты. Суметь через свою любовь показать душу природы, выпятить наиболее характерное или, напротив, высветить незаметное. Он должен уметь вдохнуть в картину жизнь, попытаться заразить своей любовью к природе других людей. И многое другое. Живопись должна утешать, восторгать, изумлять и заставлять трепетать. Для этого художнику надо писать неповторимо, своеобразно и проникновенно. Приходилось тебе стоять у картины с ощущением, что не хочется ее покидать?
— «Девятый вал» Айвазовского завораживал, — вспомнила я мгновенно.
— А случалось почувствовать тепло, исходящее от пейзажа? — опять спросил художник.
— Конечно! Тепло от сельского пейзажа. Легкая, приятная грусть возникала от зимнего тумана, будто я что-то вспоминала из очень раннего детства. Помню, меня поразила изящная простота, совершенная точность
Я один раз слышала, как он беседовал со школьниками в Доме художника. «...Видите, колеблющийся свет фонаря падает на постель инвалида? — сказал он. — Что он для него? Салют Победы? А может тусклый отблеск уходящей жизни, свет в конце туннеля? Знаете, что такое метафора?.. Одну и ту же картину разные люди оценивают и понимают по-разному».
Подошел к следующей своей картине и о другом заговорил: «Пошел я на рынок, чтобы найти вот такие горшки, а их там нет. Я о них помнили хотел видеть, хотел восхищаться, радоваться. Может настать время, когда люди уже не будут о них знать, и не о чем будет помнить... о нашем, истинно русском... По крупинкам надо прошлое собирать и беречь, чтобы души сохранить...»
Потом я увидела чью-то картину с названием «Ночь». И рассердилась. «Это, — говорю, — не ночь. Ночь — это сказка, тайна. Серо-черные тона. Завораживающая луна. А тут зеленые деревья и голубая вода». Художник Дворянчиков поставил картину в тень и пояснил: «При ярком солнце она не смотрится. Великолепная картина! Прекрасная живопись! Я сам каждый раз нахожу в ней все новые и новые штрихи, из которых во мне слагаются удивительные ощущения...»
Эх, жаль, что у меня не было времени поговорить с ним. А знаете, мне картины написанные маслом больше нравятся, чем те, что обычными школьными красками. Тут мазки крупные, объемные. Оттенки богаче. Они под разными углами да еще при разном освещении иначе, по-новому смотрятся. Ранее не замеченные тонкости проявляются. Каждый раз подходишь и сомневаешься: вроде бы та же картина, а вроде бы и нет! Мне кажется, что настоящие художники обладают секретами смешивания красок, тайнами мастерства изображения и еще чем-то непонятным, но исключительно важным для проявления своего таланта. Может быть, чутьем, особенным вкусом?
Художник рисовали одновременно слушал меня. Мне было приятно его искреннее внимание.
Закончив свой монолог, я не удержалась и задала следующий вопрос: «Дядя, а что такое вдохновение?»
— Без вдохновения вот это дерево было бы просто моментальным фотоснимком. А у меня оно дышит, живет. В моей картине есть динамика. Ты знаешь, что осенью вода в ручье не струится так же легко, как летом и весной? Она будто замирает, течет без весеннего звона и летней радости. Ты чувствуешь в картине запах свежести, аромат опавших листьев? Видишь прозрачность неба? Тебе не кажется, что этот листок вот-вот оторвется и полетит?
— Нет. Зато муравей точно ползет по дереву. А вот эта гусеница обязательно доест цветок! — воскликнула я.
— Кое-что уловила, — улыбнулся художник широкой открытой улыбкой.
— Скажите, пожалуйста, этот ваш Филонов, наверное, был очень скромным человеком? Слово «мастер» для меня означает человека, очень хорошо знающего свое дело, но не обязательно талантливого.
— Ты права. Талантливый видит то, чего не дано заметить обычному человеку. Если это художник, то он предмет так изобразит, что какой-нибудь посетитель выставки увидит его в другом свете, под иным, неведомым ранее углом зрения, как бы по-новому откроет для себя, — терпеливо объяснял мне художник.