Надежда
Шрифт:
Я несказанно обрадовалась свободной теме. Дело в том, что до седьмого класса я беспрерывно рифмовала, а теперь еще у меня появилось сумасшедшее неотступное желание писать прозу. Она привлекала меня широкими возможностями самовыражения. Каждую свободную минуту я открывала тетрадку, которая всегда была со мной, начинала первую строчку и уже не могла оторвать карандаш от бумаги. Писала в огороде, на улице, в магазине. Предложения получались длинные, витиеватые. Я их не придумывала, они сами возникали, как стихи. Слова потоками, лавинами обрушивались на меня. При этом во мне бушевало счастливое восприятие окружающей действительности. Я так дивно чувствовала
А все началось с Максима Горького. Восторженные рассказы о цыганской жизни пробудили во мне интерес к его творчеству. Мое сердце переполнялось гордостью за людей солнечных, способных светить и погибать ради простого народа. Романтичные герои Майн Рида и Жюля Верна отошли на второй план. Они сделали свое дело, сохранив во мне веру в добро. В горькие минуты они уводили меня в удивительный мир приключений, я жила в нем, забывая личные обиды.
Теперь на смену им пришел Данко и ему подобные. Он утверждал, что человек должен быть факелом, освещающим путь в будущее! Он должен быть умным, гордым, непоколебимым и обязан служить людям. Это единственная дорога к счастью. Только этим можно гордиться, и только тогда жизнь человека — песня, которую подхватят все! У меня проявилась склонность говорить возвышенным стилем. Я теперь излагала свои мысли ярко и многословно, а на любой сложный жизненный вопрос пыталась найти простой и ясный ответ. Все мне казалось великолепным, доступным, понятным.
— Девочки, — говорила я, — нельзя спешить выходить замуж. Для настоящей любви надо созреть не только внешне, но и внутренне.
— Ну, тебе внешне еще лет десять зреть, — шутили они надо мной.
Своим тощим мальчишеским телосложением я очень отличалась от подруг, но не обижалась и весело отвечала:
— Значит, дольше буду молодой, только и всего! Девчонки, надо сначала добиться осуществления мечты, а потом думать о любви. Высокая цель — вот что самое главное в жизни!
— А моя цель: удачно выйти замуж, — дразнила меня Зоя.
— Это не цель, а малюсенькая мечта. Из детства сразу в мамаши? Я хочу достигнуть чего-то. Только чего? Сама пока не знаю, — говорила я, не стесняясь своей неосведомленности.
— Когда узнаешь, нам скажи, — может, пригодится, — смеялась Галя Ковалева, тем не менее, осознавая, что я права.
— Винегрет у меня в голове, хаос. Кто бы самой подсказал. У меня есть желание, есть энергия, но я не представляю, куда ее приложить, вот и трачу на колхозные и домашние дела. А это так мелко! Что бы это мне совершить такого, чтобы все ахнули?
— С крыши вниз головой... — иронизировал Валька Потанов.
— Это ты себе оставь. Подвиги с глупостью несовместимы! — надувала я губы, строя из себя обиженную.
И тут же начинала хохотать. «Пора восторгов пришла, что ли?» — осаживала я себя и бралась сочинять для подруг очередную грустно-трогательную историю, чтобы каким-то способом погасить в себе избыток эмоций.
Изображая облака, ветку сирени, летний дождь я могла исписать несколько страниц. Откуда слова брались!? Может, во мне зарождалось новое,
Бабушка, заставая меня за «писаниной», укоризненно качала головой. Звон пустых ведер в ее руках, звучал мне упреком. Я прятала тетрадь и бежала во двор. А сама думала: «Господи! Можно ли так бездарно тратить минуты вдохновения? Они же для меня — радость! Зачем лишать себя счастья? Да вымою я полы! Сбегаю в магазин. Это ли главное? Разве такие мелочи важны, когда душа рвется в небо, а слова звучат музыкой, хором, гимном?! Наверное, существует особенный мир чувств, страна чувств, где я оказываюсь, когда пишу. Как я туда попадаю?»
В школе на переменке мне никто не указывал, и я до самого звонка строчила. Но особенно часто на меня находило, когда возвращалась после уроков домой. Тут уж я и стоя, и сидя писала восторженные оды природе, школьным делам, друзьям. Иногда под настроение получалось что-либо смешное, реже — зловредное, ехидное, обидное. Бывало и такое, что греха таить: могла проехаться в чей-то адрес, не задумываясь, что обижаю.
Сначала мне нравилось, что я способна здорово поддеть человека, «подрезать», потом вспомнила «шпильки» отца и устыдилась своей бессердечности. Ну а на бумаге себе все позволяла. «Может, у меня сейчас потребность такая? — оправдывала я свою резкость. И тут же сознавалась себе: «Не потребность, жестокость. Кончать с этим надо. Так ведь недолго сквалыгой стать или гадиной».
Постепенно желание ехидничать ослабело, и я с большим удовольствием писала мягкие, добрые, чуть ироничные четверостишия про друзей и учителей или придумывала шутливые рассказики с физической или математической терминологией, которые как раз входили в моду.
Предложение учителя написать сочинение на вольную тему обрадовало меня еще и потому, что теперь я могла строчить, не оглядываясь на родных, не боясь их осуждающих глаз. К тому же очень хотелось услышать мнение знающего человека о моих пробах пера, ведь наш учитель закончил литературный факультет, на котором учились знаменитые писатели! «Пусть оценит, укажет на недостатки. Критика мне полезна. А может, подметит отдельные хорошие моменты?» — думала я, даже не мечтая о собственной литературной состоятельности.
Я написала сочинение о том, как в раннем детстве ходила с Витьком в лес смотреть на лосей. Вложила в этот рассказ восторженное восприятие природы, светлую память о друге. Душу перед учителем раскрыла. Мое сердце сладко замирало и трепетало в предвкушении яркой и строгой реакции учителя.
А на следующий день Иван Стефанович сказал пару слов о сочинениях учеников, а потом брезгливо взял за уголок мою тетрадь и бросил на стол с презрительными словами:
— Некоторые списали за неимением своей головы. Что подвигло тебя на такой «подвиг»? Опровергаешь устоявшееся мнение о себе.
И жест сделал такой, будто руку вытер о пиджак.
Я была сражена, уязвлена, оскорблена! Непредвиденное обвинение попросту ошеломило, оглушило меня. Мое сердце упало в глубокую темную яму. Заподозрил в обмане, совершенно не зная человека!? Убил своей необъятной самоуверенностью! Захлестнувшая обида не позволила мне понять, что, вообще-то говоря, его слова — комплимент. Списывают из книжек, а в них плохо не пишут. Но чувства опережали мысли. Сознание того, что меня записали в обманщицы, выбило из мозгов все разумное.