Надежда
Шрифт:
В голове побежали строчки: «Дождь барабанной дробью досаждает. Струится в сердце горькая тоска...» «Ох, что-то совсем раскиселилась», — одергиваю я себя.
Мы выкапываем пропущенную комбайном сахарную свеклу и переносим в бурты. Я с сочувствием гляжу на женщин. Глаз не могу отвести. Обвязавшись платками и кусками старых стеганок, они целыми днями обрезают ботву. Тяжелая явь. Мне впору плакать.
Дождь прекратился. Опять стынет дыхание. Школьников сзывают на обед. Я ем хлеб с салом и читаю рассказы Максима Горького. Передо мной будто тьма разверзлась, и я впервые увидела взрослую
Я готова взорваться от эмоций, от обиды на людей, не понимающих, что жить надо достойно. Мир одновременно примитивен и сложен! Бедность, страх, слабость, злость делали души людей убогими? А ведь они верили в Бога! Но не равнялись на него, а только просили благодати. А он не давал. Наверное, хотел, чтобы сами ее добивались...
Рассказы потрясли меня своей жестокой жизненной правдой. Я думала о несчастных людях с горечью и печалью. В пьесах Островского тоже описана безрадостная жизнь людей. Но «Страсти-мордасти» Горького приводили в жуткое возбуждение, требовали искать выход из чудовищной жизни, призывали не мириться с несправедливостью!
Я задумалась о смысле жизни человека. Теперь меня больше задевали мировые проблемы. Благополучная школьная жизнь показалась детской игрой. Людская подлость, тупость терзали, вызывали ярость. Мне хотелось поделиться с кем-либо своим беспокойством. Особенно меня волновало, чем отличаются современные люди от тех, Горьковских?
От переполнявшего меня возбуждения я начала говорить вслух, и буквально наизусть повторяла страницы рассказов. Слушали ученики, слушали учителя. Мой голос дрожал от негодования. Я жестикулировала. Лицо горело. Я не могла остановиться, пока не доходила до финала. Потом будто в сознание приходила — и замолкала. Иногда меня заносило, и я начинала «рубить» воздух, рассказывая что-то свое, наболевшее или недавно увиденное.
А после перерыва всю злость на книжных врагов перенесла на «борьбу» со свеклой. Чтобы успокоиться, мне нужно или говорить, или работать физически. Я вгрызалась лопатой в мерзлую землю и думала: «Какие-то пассивные, смирные, робкие наши женщины. Разве такие они были в войну? Страну на своих плечах держали.
Данко! Буревестник! Вы не потонули в серости людской? Наши колхозники не серые! Не только скудная копейка гонит их в поля! Вера в светлое будущее страны и своих детей заставляет их преодолевать трудности! Простые сельские труженики — чистые светочи добра, подлинные сердца. Как я люблю вас, как понимаю и сочувствую. Вы наши корни, вы фундамент страны».
А в следующий перерыв ребята уже сами попросили меня пересказать прочитанное из Горького.
ПРЕДЧУВСТВИЯ
Лежу в районной больнице. У меня камень в почке. Доктор сказал, что в организме нарушен водно-солевой режим, а потом спросил мягко:
— Переохлаждалась?
— Нет.
— Что-нибудь очень
— Любимый дедушка умер, — ответила я тихо и опустила голову.
Доктор погладил меня по волосам и сказал:
— Не волнуйся, вылечу, будешь как новенькая.
Камень выходил медленно. Полтора месяца меня «сотрясали» приступы. Я устала от больницы и попросилась домой к бабушке. Доктор возмутился:
— Я за тебя отвечаю! Нечего иллюзий строить. Смена обстановки не лечит. Если камень застрянет, кто тебя дома спасать будет?
Я смирилась. Когда боль ослабевала, я бродила по больнице, знакомилась с детьми и взрослыми. Девочка одна понравилась. Света Шинкаренко, дочка главврача. Она часто к отцу забегает. Мы ровесницы. Как-то разговорились, и она с восторгом поведала мне о своей прекрасной жизни. И про то, как по садам лазала, как щука за ногу укусила, когда после танцев на пляж ходила с друзьями. Как нагишом купалась с подружками, чтобы родители мокрой одежды не видели, а ее младший брат караулил их. Потом на звезды смотрели, песни пели, истории рассказывали!
Раз мать узнала про ее ночные купания, запретила, купальник спрятала. Так Света за полдня себе новый сшила, и все равно сбежала к друзьям. Мать, конечно, лекции о девичьей гордости читала. Света не сердилась, понимала ее. Но ведь радостное детство огнем горело! И брат у нее — великолепный шутник. Поехали они на дюралевой лодке с мотором «Вихрь» кататься по реке вокруг острова, а он выпрыгнул из лодки, и Свете пришлось мотаться вокруг острова, пока бензин не закончился. Она не умела выключать мотор.
Случалось: с друзьями на середине реки выплывут и давай лодку раскачивать! Шум, крик, радость на всю округу! Как-то обнаружили на помойке списанную инвалидную машину. Брат Валера, он на два года моложе, вставил в нее мотор от мотоцикла, и они долго катались по деревне. Машина останавливаться не могла, так они на ходу из нее выпрыгивали. Потом в город поехали. Там милиция остановила. Брат мотор снял, чтоб не оштрафовали. А как машину отбуксировать? Пришлось папу вызывать. Он приехал, забрал их.
Еще похудеть пыталась. На кошке всякие составы испытывала. Подружка Зоя дозу превысила, отравилась и в больницу попала. Свете допрос учинили: где лекарства взяли? Зоя выручила, сказала, что во всем любовь виновата. Еще кошке рожать помогали, врачами себя представляли. С ребятами нашли блиндаж с оружием. Граната взрывалась. У одного мальчишка седая прядь после этого появилась. Хоть и страшно, а все равно весело было. А как-то летом они всей семьей в Одессу ездили. Не передать впечатлений!..
«Так вот! В одном селе живем, только по-разному. Дом и сараи им не пришлось строить. Квартиру на станции государственную дали. Огорода нет, скотины — тоже. Вольные люди! Почему в нашей семье по-другому? Впахиваешь беспросветно, и никакой личной жизни», — горько думала я...
А в детском отделении я обратила внимание на первоклассника Юру из близлежащей деревни. Первые дни он выглядел жизнерадостным, а потом загрустил. В палате с ним находился наглый мальчишка лет десяти, который отнимал у маленьких еду и вообще вел себя как хозяин.