Надежда
Шрифт:
— Я чего доброго еще от зависти к тебе лопну. Предатель! А кто свой колхоз поднимать будет? — недовольно спросил хозяйственный, обстоятельный Саша Гаманов, снова вынырнувший невесть откуда.
— Не встревай без понятия. Грубо говоря, но мягко выражаясь, только не с нашим председателем решать такие вопросы. Никудышный он руководитель. Старый хрыч. Разговаривал с ним, предлагал нововведения, убеждал, даже захлебывался от крика. Обидно. Последние во всей области! Ни к чему это хорошему не привело. Ему все нипочем, абсолютно невозмутим! Будто его не касается судьба колхоза. Глазами лупает и простодушно удивляется. Таракан закопченный. Совсем не обращает внимание на мои протесты, знай, свою копну молотит.
Каков гусь лапчатый! Не ожидаю я от него ничего путного. Шиш ему с маслом! Не останусь у него. Это самое унизительное, что можно придумать в моем положении. Я не баламут. Раньше ума недоставало, поздно понял, что заслуживал выволочки от учителей. Теперь учиться хочу, расти как специалист. А он только сумрачно пыхтит или значительно улыбается и ерундовые наставления дает. Нет чтобы дельные. Не поощряет он мою затею с учебой, вознамерился при себе в слесарях держать. Крепя сердце согласился год доработать. Ты, Сашка, тоже от него деру дал бы, раз в сельскохозяйственный метишь, — сказал Сергей очень серьезно. А успокоившись, тут же вернулся к вопросу о книгах.
— Я сейчас пытаюсь читать «Войну и мир» Толстого, — поделилась я.
— Интересно?
— Очень, только сноски замучили. Перевод с французского.
— А как тебе Эмиль Золя? — нерешительно произнес Сергей.
— Ты читал Золя?! — рассмеялась я, но, поняв, что обидела мальчишку, виновато потупилась.
— Это я через Яшку вам в класс эти книги передавал! Разве библиотекарь позволила бы тебе взять их? У нее слишком обостренное чувство юмора, настолько обостренное, что она не хочет его понимать, — засмеялся Сергей.
— Зря ты так, она очень ответственный человек, — защитила я библиотекаря.
— Заметила, там все интересные места красным карандашом подчеркнуты. Знаешь, чья работа? — стараясь казаться взрослым, спросил Серега.
— Польщена твоей заботой! — фыркнула я. — Ребята давали мне романы «Земля» и «Деньги». Читала на биологии, потратила на них добрых два часа, но мне они не понравились. Много всяких неприличных подробностей. Я привитая, понимаешь? От пошлости прививку имею, и все же отвлекали и раздражали твои заметки на полях. Думал, позарюсь на запретное? Не заговорила в тебе совесть? Зачем книги испортил, будто я глупая и не знаю, на что обращать внимание? До сих пор с отвращением вспоминаю измалеванные страницы! Александра Андреевна объясняла, «что в книгах классиков живет нежность и любовь великих людей, что их души воскресают, попадая на понимающего читателя, прививают ему способность разливать вокруг себя сияние любви, приносящей людям радость». А ты помнишь, какие пометки делал? — завелась я, радуясь, что представился случай высказаться.
— Для тебя старался. От ревности искушал тебя такими книгами. Не доросла ты читать их, у тебя одни высокие идеи в голове, — обидчиво и одновременно с чувством превосходства заявил Серега.
— А я и не утверждаю, что все поняла. И Мопассан тоже не для нашего возраста. Я «Преступление и наказание» Достоевского прочитала, но чувствую, что надо еще раз к нему вернуться. Умный очень. Философии много. Нельзя его книги глотать как Жюля Верна. Вот такими авторами надо было завоевывать мое внимание, — усмехнулась я. — Знаешь я в одной брошюре...
— А стихи еще пишешь? — тихо прервал меня Сережа.
— Балуюсь. Ты что-то слишком
— Так и мне доставалось. Впечатление о твоей хрупкости было обманчивым... Прости. Дураком был. Всяк по-своему выпячивался. Тяготел к легкой славе, — Сергей смутился, посмотрел отчужденно и, насупившись, отошел.
— Хватит дуться! Нет ничего позорного в нашем глупом детстве! Чего выламываешься? Оставайся с нами, — крикнула я вдогонку, пыталась погасить Сережкины отрицательные эмоции.
Но он уже скрылся из виду.
На площадке произошла стычка между сельскими и станционными. Ребята в красных повязках быстро навели порядок. Мы даже разволноваться не успели, только перешли на всякий случай поближе к выходу.
В углу, у самой кассы, увидела молоденькую беременную. Я слышала от матери ее грустную историю с одноклассником. «На Новый год в первый раз выпила вина. Он тоже был в их компании. Потом часто пробирался к ней через окно. Обещал жениться после выпускного вечера, а теперь собрался поступать в институт». Девушка сидела гордая, уверенная. Совершив ошибку, она не пала духом, не опустилась, не рассталась с чувством собственного достоинства. Сильная! Наверное, родители простили ее и не бросили в беде. Одной трудно такое пережить. По меньшей мере, она не унылая. Может, она непритязательная? Всеми фибрами души я желала ей счастья.
И все-таки жаль эту девушку. Она такая красивая, одухотворенная, женственная, с добрым, мягким взглядом. Не хотела бы я для себя такого «счастья». После того как месяц понянчилась с грудным племянником, у меня будто мозги на место встали. Я поняла, какая сложная и неромантичная обязанность растить малышей. И теперь мечту своих старших подруг поскорее «выскочить» замуж не воспринимаю всерьез.
Увидев мои сочувствующие глаза, проходивший мимо парень развязно ухмыльнулся:
— Приобщаешься к великой мировой скорби?
Я окинула его оценивающим, уничтожающим взглядом и не удостоила ответа.
— Какие мы умные и гордые! — наглым смешком отреагировал остряк.
Нина осуждающе забурчала:
— Ошиваются тут всякие...
Ко мне подошел один из Димкиных друзей:
— Вся из себя! Расфуфырилась в пух и прах! Мануфактурный гонор? Сияешь как начищенный латунный самовар. Димка теперь не заблудится в темноте, когда провожать пойдет.
— Ничего экзотического в моем платье нет. По тебе так затрапезный вид лучше? Замечание по поводу моего наряда можешь оставить при себе, ни к чему тебе прозрачные намеки и старательные шуточки. Лучше с плеча руби. Тебе это больше идет. А Диме, чтоб не пребывал в неизвестности, передай: «Пусть прибережет свое обаяние для других девчат и срочно подыщет новую кандидатуру, если хочет «фонариком» поработать, — с вызовом ответила я на прямой намек на прошлую дружбу.
— Собираешься разбивать сердца станционным ребятам? — ревниво спросил Димкин друг.
— Нет. В городе достойного найду. Ты же знаешь, что мне свойственна вера в свои силы и возможности, — рассмеялась я.
Дима на этот раз не заносился, будто он пуп земли или центр мироздания, даже не рискнул подойти ко мне. Только издали безуспешно пытался поймать мой взгляд. Понимал, что здесь не сельский клуб, где он как рыба в воде. А я не расставалась с надеждой потанцевать с Виктором. От одной только мысли о нем охватывало трепетное волнение и дрожали поджилки. Увидела Валю Кискину. Обрадовалась. Значит, не только мы с Ниной на взрослых танцах. А я переживала, чувствовала себя неуверенно.