Надменная красавица
Шрифт:
Но он не мог уехать. Это было бы неслыханным нарушением приличий. Вечером предстоял этот проклятый концерт. А главное событие, торжества по случаю дня рождения графа, состоится только через пять дней.
Он оказался в ловушке.
Маркиз Кенвуд приподнялся и, взяв предложенную лакеем тарелку, посмотрел на огромное блюдо с закусками из холодного мяса и булочками.
Видимо, у него не оставалось выбора. Он должен продолжать преследование, которым всего лишь неделю назад занимался с таким интересом. И он не утратил этого интереса. Ему была нужна Диана Ингрэм, и пари было здесь ни при чем.
Он взглянул
«Хе-хе-хе, — молвила она, — я не так глупа!» Эта проклятая песня. Три дня она не выходила у него из головы. «Мужчины клятвы всем дают, а цель у них одна — похвастаться победой, и клятвам — грош цена.
«Но, милая Кейт, — мрачно подумал он, не сводя глаз с Дианы, — ей-то я не давал никаких клятв. Она знает, что мне от нее нужно. Когда она мне уступит, это будет ее собственный выбор с полным сознанием последствий. И я не должен чувствовать себя виноватым. Она не наивная девушка».
Она перехватила его взгляд и вызывающе вздернула подбородок, что, как он начинал понимать, было ей свойственно. Он поднял бровь и улыбнулся.
О да, она была неотразима. Он получит немалое удовольствие, продолжая преследовать ее. Его взгляд намеренно скользнул вниз по ее телу, она покраснела и быстро отвернулась, недовольно поджав губы.
Его улыбка сменилась усмешкой, и он вернулся кеде и своим компаньонам.
ГЛАВА 12
Графиня Ротерхэм еще несколько недель назад разослала друзьям и соседям, живущим в нескольких милях от Ротерхэм-Холла, приглашения на торжественный обед и бал в честь дня рождения графа, которому исполнялось шестьдесят пять лет. Ответы были своевременно получены, подавляющее большинство приглашение приняли.
Однако дня за три до торжества графиня забеспокоилась: не слишком ли рано она разослала приглашения? А вдруг некоторые из предполагаемых гостей забыли или передумали? Несмотря на то что муж, оба сына и обе невестки убеждали ее, что никто в здравом уме не может забыть о таком великолепном для деревни развлечении, ничто не поколебало ее решения повторно пригласить как можно больше людей.
— Эрнест, — обратилась она к сыну за завтраком, когда все сели за стол, — ты поедешь к мистеру Пирсу, дорогой, и удостоверишься, что он и его славная жена приедут вместе с Саймоном и мисс Пирс. А потом можешь заехать к Флемингам. Возьми с собой Анджелу, Беатрис и Аллана. Кларенс, вы с Клодией поедете к сэру Фредерику Хантингдону и Салмонсам. Диана и Нэнси отправятся с вами, как и Лестер с Джеком. Мы с Ханной поедем в деревню.
Таким образом, занятие для большинства гостей было успешно определено.
Диана вместе с Нэнси вышла из конюшни, предвкушая удовольствие от прогулки. Погода стояла хорошая, Диана была в ярко-розовой амазонке, которую до сегодняшнего дня стеснялась надевать, и начинала чувствовать себя снова молодой и беззаботной.
А чувствовала ли она себя когда-нибудь молодой и беззаботной? Может быть, когда была совсем юной. А в восемнадцать, когда ее привезли в Лондон, чтобы представить ко двору и ввести в свет, где она участвовала во всех веселых развлечениях сезона? Нет, честно говоря. Она просто растерялась в новой обстановке и была скорее напугана.
А чувствовала
И сейчас впервые за всю свою сознательную жизнь она чувствовала себя молодой. И она сознавала, что беззаботность — это вполне допустимое и приятное состояние. Она почувствовала, что наконец ужасные испытания — смерть Тедди и последовавшие за ней горечь потери и одиночество — остались позади. Она освободилась от гнета прошлого, в ней вспыхнула надежда, что она еще найдет свое счастье.
Она позволила Лестеру подсадить ее в седло и улыбнулась ему. И что же вызвало эту перемену? Конечно, на нее хорошо подействовало то, что ее заставили покинуть уединение и тишину отцовского дома и включиться в суматоху семейного праздника в Ротерхэм-Холле. В ней снова пробудились симпатия и любовь к графу и графине, к Кларенсу, Клодии, Эрнесту и детям. Приятно чувствовать себя членом большой семьи, состоящей не только из отца и матери. Да еще и погода поднимала ей настроение. Почти со дня ее приезда она была теплой и солнечной.
Когда они все выехали из мощенного булыжником двора конюшни, маркиз Кенвуд поравнялся с ней и поехал рядом.
— Вам бы следовало предупредить нас, чтобы мы надели темные козырьки от солнца, Диана, — улыбнулся он. — Такой ослепительный туалет. — Он наклонился ближе. — И такой восхитительный.
Она улыбнулась в ответ.
— Боюсь, милорд, что, когда носишь целый год черное, начинаешь питать слабость к ярким цветам.
— Такую слабость, как я полагаю, следует поощрять. — Он поднял бровь и намеренно медленно оглядел ее с головы до ног.
Диана засмеялась и подставила лицо лучам солнца. Да, во всем виновато солнце, подумала она, всем телом чувствуя его тепло. И еще этот человек рядом с ней, вынуждена была признаться она. Это было страшное признание. Невероятное признание. Это он заставлял ее чувствовать себя молодой. Он заставлял ее смеяться. Он заставлял ее чувствовать себя красивой. И желанной.
И вопреки всему он начинал ей нравиться. Возможно, больше, чем просто нравиться.
— Может быть, мама немного сумасшедшая, — сказал лорд Уэнделл, — но всегда хорошо иметь повод покататься в такое утро. Я лишь надеюсь, нам не придется вытаскивать наших хозяев из постели.
— Они этого заслуживают, если спят в такое утро, — сказала его жена. — Кажется, в деревне люди всегда на ногах.
— Я не уверен, что это можно сказать о леди Хантингдон, — усмехнулся виконт. — Как я слышал, она много лет прожила в Лондоне. Она ненавидит утро.
— Вы знакомы с новой женой сэра Фредерика, Диана? — спросила Клодия.
Диана покачала головой.
— Вы можете представить кого-нибудь, — вмешался лорд Кенвуд, — кто бы по своей воле тратил целое утро на сон? Я удивляюсь, чем таким интересным можно заниматься ночью, что стоило бы такой жертвы?