Надпись на сердце
Шрифт:
— И это, Ниночка, после обычного рядового дождя, — говорила женщина. — А тут гроза была в четверг, так у нас рекорд получился: сразу восемь зонтов и пять плащей...
Я решил не входить в помещение, а провести разведку по всем правилам: сам вижу все, меня — никто. Впрочем, может быть, искомый толстяк находится тут, но мне он просто не виден? Терпение, терпение... Вот кто-то еще подходит к столу, за которым сидит Нина.
АВТОГРАФ
Это был худощавый юноша в очках. В руках он держал толстую книгу.
— Вот
Нина прочла автограф, потом взглянула на переплет и рассмеялась.
Женщина-контролер тоже заулыбалась:
— Редкая надпись... Как же так получилось?
Юноша, ежесекундно поправляя очки, торопливо стал объяснять:
— К нам в институт на литературный вечер должен был приехать этот вот писатель, подпись которого вы видите... Уважаемый автор военных романов, так сказать, беллетрист-баталист. Понятно, что уже за два дня в ближайших книжных магазинах наши студенты раскупили все книги романиста — для получения автографов. Ведь приятно, когда на сочинении собственноручная авторская подпись, тебе адресованная, верно?
Нина и контролерша единодушно поддержали эту мысль.
— Так вот, точно в назначенный час писатель явился. Ну, рассказал о себе, о своих произведениях, прослушал стихи и новеллки членов литкружка, ответил на записки. А потом его атаковали любители автографов. И тут мне стало обидно — я-то не догадался предварительно запастись книгой. Смотрю на радующихся коллег и ругаю свою непредусмотрительность. И вдруг замечаю: писатель так поглощен надписыванием автографов, что даже не смотрит, на чем пишет. «Ага, — думаю, — вот, кажется, я смогу отличиться». Сами знаете, бывает — нет-нет да и потянет на что-то забавное, на розыгрыш, на шутку... Хватаю я вот этот том собраний сочинений Льва Толстого и бегу к писателю. А книги у него разных форматов имеются — и толстые, и потоньше, и цвет обложек различный. Короче, он бровью не повел — надписал мне Толстого. Глядите, синим по белому: «НА ПАМЯТЬ О НАШЕЙ ВСТРЕЧЕ».
— Ай-ай, — покачала головой контролер трамвая. — Несолидно получилось.
— Ну, а я забыл эту книгу в автобусе, — продолжал студент. — И если бы не ваше учреждение — прости-прощай редкий автограф. Ну, все хорошо, что хорошо кончается. Спасибо вам.
Нина тем временем внимательно рассматривала злополучный автограф.
— Знаете, — сказала она, — дело не так-то просто.
— Вы сомневаетесь, что эта книга моя? — ужаснулся юноша, хватаясь за оглобли своих очков, как утопающий за соломинку.
— Нет, книга принадлежит вам, — усмехнулась Нина. — Но писатель знал, что подписывал не свое сочинение.
— То есть... как? — недоуменно блеснул очками студент.
— Просто он вас разыграл, — Нина взглянула на недоумевающего студента. — Когда у вас был литературный вечер?
— Тридцатого марта!
— А он после своего автографа поставил дату — первое апреля. Да еще подчеркнул ее... Понятно?
Из этого студента наверняка получился бы хороший светофор. Он покраснел, потом вдруг пожелтел, потом стал зеленоватым.
— Да... действительно... как это я не заметил... «На память от автора» — и первое апреля... Да... Спасибо,
Пока Нина и контролер пересмеивались, я быстро заглянул в комнату: в ней никаких мужчин — ни толстых, ни худых — не было. Можно было докладывать Виктору о выполнении задания.
— Ты почему так долго там был? — подозрительно спросил меня лейтенант. — С ней разговаривал?
Нет, поистине мой друг вел себя сегодня загадочно. Я не узнавал всегда спокойного, рассудительного, даже немного флегматичного офицера.
— Путь свободен! — отрапортовал я. — Толстяк не обнаружен.
РОДНОЙ ЗОНТИК
Мы направлялись к входу в бюро, но нам перебежал, дорогу маленький юркий человек. Его ярко-желтые волосы были так растрепаны, что голова издали походила на цветок хризантемы. Когда мы вошли в камеру, то человек уже вращался вокруг хорошенькой блондинки, а на том самом месте, где недавно я видел контролершу, стоял... толстяк в тюбетейке.
Мы остановились на пороге. Виктор хотел было юркнуть назад, но и белокурая хранительница забытых вещей и толстяк заметили его. Лицо девушки выражало радость и сочувствие, а лицо толстяка — испуг. Об эмоциях, которые выражал взгляд Виктора, брошенный на меня, нужно писать отдельно.
Спас положение человечек с растрепанной шевелюрой. Он говорил с такой скоростью, что никто из нас не мог бы даже при желании вставить слово.
— Как дела? Как баланс потерь и возвращений? Кстати, о возвращениях: не встречали ли вы моего зонтика? Ручка в серую крапинку, наконечник красный... да вот он! — И мужчина бросился к столику Нины и извлек из-под него зонт.
— Мой родной зонтик! — смеясь, сказал юркий человечек. — Всего полтора часа назад я забыл его в автобусе номер четыре на Васильевском сквере! Когда мы выезжали сюда на гастроли, мне его подарила жена. И вдруг — потерян! Я уже простился с ним. Но ваша оперативность, дорогие товарищи, меня просто потрясла. Я поражен! Я буду всем рекомендовать: если уж хотите терять, то теряйте только в Москве! Кстати, название вашего учреждения не вызывает особого энтузиазма. Камера! Малопривлекательно! Неаппетитно! Газированной водички у вас, случайно, нет? Может быть, кто-нибудь из продавцов воды потерял свою тачку с сиропом? Нет? Ну, ладно! Заходите к нам в театр, спросите Мещерского, меня сейчас же вызовут! Мы гастролируем в парке культуры! Ну, большое спасибо, привет!.. — И актер исчез так же молниеносно, как появился.
— Сегодня дождя не будет, — сказала белокурая девушка, — а завтра, когда прибудут вещи, я возьму себе зонт, оставленный Мещерским в автобусе номер четыре. Очевидно, у нас совершенно одинаковые зонты!
— Так он взял твой зонт, Нина? — ахнул толстяк в тюбетейке. — Но это же... это...
— Свою вещь я имею право отдавать кому хочу, — сказала Нина. — А ему не надо будет приходить сюда второй раз. Знаете, всегда как-то неудобно говорить: «Зайдите завтра...» Не хватало только еще бюрократизма в нашем заведении, где работает-то всего два человека.