Надя Курилка
Шрифт:
— Как же… Супу дала, хлеба. Парнишке кусок сахару. Уж она так хлебала, так хлебала, аж ложкой по дну скребла.
— Изголодались.
— Обещал им Ерема продукты из кладовой отпускать попервости, да не знаю, как они зиму протянут.
— Ты пойди глянь, что делает она.
Бабка со стороны огорода подкралась к окну, пригнувшись, заглянула в нижний глазок. Вернулась скоро.
— Лежит, курит.
— Вот оно что, — крутили головами бабы. — Курит. Как мужик.
— Подошли, я как глянула на нее — батюшки мои! До того страшна, до того страшна, я таких
— Не ее, поди.
— Ну — у, глазищи такие же, так и лупает ими.
— Ты пойди погляди, что делает.
Бабка, пригнувшись от ворот, пошла снова. Вернулась.
— Встала.
— А что делать начала?
— Закуривает.
— О — ох! — обмерли бабы. — Спалит она тебя, Лукьяновна. Приняла на свою беду. Откажись, пока не поздно. Отлежится, а потом начнет по деревне шастать, выпивку сшибать.
— А что ж.
Потолковав, бабы разошлись.
Наутро бабка кинулась в контору.
— Ку — урит! — с порога закричала она Еремееву. — Ч го ж ты, дьявол однорукий, обманом меня взял! У меня старик не курил, а она коптит в потолок. А кто белить станет?
— Договор дороже денег, — отшутился Еремеев. — Подумаешь, курит! Беда какая! Может, она сердечница. Им врачи специально курить советуют для успокоения. Что ж теперь, выгонять ее? Подумай, в какое положение ты меня ставишь. Я уже и начальству доложил — с жильем определена. А ты — курит! Давай выгоняй! А когда дрова нужны будут, ко мне ж и придешь трактир просить.
Ругаясь, бабка вернулась к себе. А квартирантка встала чуть позже хозяйки, умылась, пол подмела, воды принесла и, собрав мальчишку, повела его в школу.
— Ишь ты, — удивились все, — в школу парня повела, знать, баба с соображением.
На второй день она вышла на работу. И ничего. Баба как баба. И видом совсем не страшна. Худа, правда, шибко. Оттого на смуглом до черноты лице диковатыми казались глаза. И деревенские не все красавцы. Присмотрелись, верно, друг к другу, потому и считалось — все у каждого как следует. И матом, как ожидали, приезжая не ругалась. И выпивку не сшибала но деревне.
Одно — курила много. Там, видимо, научилась. Придет утром в контору, сядет с мужиками, пока разнарядка идет, пока бригадир сводку передает на центральную, раза три закурит. Тут же и прозвали ее за это: Надя Курилка. И фамилию долгое время не все знали. Скажут — Курилка, — сразу понятно, о ком речь.
Поработала Надя неделю на разных, пришла к Еремееву:
— Вот что, начальник, не дело это — что ни день, то новая работа. Два дня на току работала, день школу обмазывала, день в амбарах щели затыкала. Что это?.. А потом ходи собирай копейки. Ты мне постоянную работу определи, чтоб ее только и знала. Тогда и спрос будет. Мне заработок нужен, парнишку одеть — обуть, да и сама хожу…
Поставили Надю работать телят лицей в родильное отделение.
Умели работать и наши бабы, войну передюжили, да и после не легче им было сколько годов. Всякую работу знали — делали, но и им в удивление было Надино старание. Сначала
Чистота у Нади, у другой бабы в избе не так прибрано.
А она сходила в соседнюю деревню, выпросила у медсестры халат старенький, подштопала его, подправила — и в халате том по телятнику.
— Как доктор, — шутили бабы.
Новорожденные телята что дети малые — за ними уход да уход. И возится она днями целыми с ними, молоком их подогретым поит, отваром клевера, болтушкой мучной. Клетки три раза на день чистит. Зимой, темень еще, метель крутит, сровняло дороги, а она торопится раньше всех, утопая, в телятник печку растоплять, чтоб телята не простудились. Чуть что — бежит к Еремееву.
— Печка дымит, посмотреть надо, полы в клетках подгнили — теленок провалится, ногу сломает.
И так — день за днем. Выходит до определенного времени, в другие руки передает, а к ней почти каждые сутки после отела поступают. Растел на зимний период обычно приходится. Случалось, и ночевала тут же.
При работе такой и результаты видны. У Нади чистота в родилке, как ни у кого, у Нади привес ежемесячный выше, чем в других бригадах, у Нади заболеваемость телят редка. И заработок был. Придет в день зарплаты в контору, случается — у кассира мелкие деньги, начнет отсчитывать ей рублями да трешками — ворох бумажек на столе.
— Огребает баба деньжищи! — скажет кто-либо завистливо за спиной.
На него тут же накинутся:
— Огребай и ты, кто же тебе не дает. Хоть лопатой!
— Вот — вот. Сначала навоз, а потом рубли!
— Да не с его ухваткой!
— О чем и разговор!
Бригадир соседней бригады, прослышав, что живет Надя на квартире, приехал втихую, чтобы переманить ее к себе.
— Переезжай, машину пришлю. Избу новую займешь!
Еремеев узнал да бегом на ферму. Сцепились с бригадиром тем чуть не до драки. Во, Ерема забегал, — смеялись по деревне. — А бывало, первыми днями, как увидит Надю, — нос в сторону.
Весной освободилась по нашему переулку просторная изба, Еремеев сам пришел к Наде.
— Вот что, Надежда, хватит тебе но квартирам мотаться, переходи, занимай избу. Огород там хороший, сараи крепкий, хозяйкой будешь.
Лукъяниха в слезы. Привыкла за год к квартирантам, Еремеева клясть начала — опять он во всем виноват. А над Надей запричитала — заплакала:
— И что тебе не жить у меня, и чем я тебе не угодила, разве слово какое плохое сказала? И не надо мне платы с тебя, живи, как дочь родная, умру — все тебе останется.