Шрифт:
1 Глава
Для тех, кто не спал, эта ночь запомнилась проливным дождем, заставшим город Нант спящим и безлюдным. Этим утром он предстал словно обновленным, с которого дождь смыл всю былую дневную усталость, давая возможность вдохнуть в себя блаженный вкус свежести. Проточная вода все еще продолжала стекать с крыш, ныряя в водосточные трубы, и затем стремительно спускаться по наклонным бульварам, сворачивая в узкие переулки, образовывая собою лужи, перекрывающие пешие пути. Но если заглянуть в эти многогранные зеркальные фигуры, то можно увидеть, как после хмурых и свинцовых туч в них отражается весеннее лазурное небо, которое стремительно проносилось под беглыми шагами задумчивых прохожих, продолжая оставаться для них незамеченным. Но те, кто смог разглядеть отражение неба в темных лужах или поднял свои глаза вверх, увидел бы, как оно раскинуло над городом свои бескрайние голубые просторы, становясь все более ясным
Кто-то непременно запомнит этот город именно таким, когда все вокруг словно превратилось в одну объемную размытую акварельную картину, где отсутствовали рамки и резко отчерченные границы. Это нерукотворное произведение было смело выставлено на обозрение, и терпеливо ждало своей участи от оценок искушенных жителей этого города, где один за другим просыпались и раскрывали свои окна в квартирах навстречу зарождающимся звукам улиц и прохладному утреннему воздуху. Перед ними был представлен не самый излюбленный жанр в исполнении самой природы, зато все вполне соответствовало данному времени года. И хотя на этой образной картине отсутствовали какие-либо инициалы, все и без того знали, кто ее автор. Природа, как самый свободный и независимый художник среди тех, кто нам известен. Ее творчество всегда оставалось противоречивым. У некоторых оно вызывает бурю негодования, но также среди прочих находились почитатели и ценители ее искусного перевоплощения и безграничной красоты, для которых она являлась несомненной и всеобъемлющей. Над ней не властен ни один критик и властитель дум. Ведь она всегда умело пользовалась только теми красками, оттенками и тонами которые для нее заранее смешивали и предлагали ей люди, где земля, словно одна большая палитра, на которой постоянно рождаются и смешиваются различные цвета и оттенки, благодаря которым одновременно создаются истинные шедевры и абсолютная безвкусица, вперемежку с бездарностью, имеющая разрушительный характер.
Это было апрельское утро, когда у берегов Луары в ожидании первых пассажиров все еще стояли речные паромы, по парку Годиньер мимо безлюдных скамеек и тропинок продолжал одиноко разгуливать ветер, словно искал кого-то. Вся атмосфера была проникнута спокойствием, и слуху отчетливо еще были слышны пения птиц, шелест листвы, движение воды в реках и прудах: звуки, которые еще не успели раствориться в шуме нарастающего движения города. Повсюду на раскидистых кронах деревьев ярко зеленели листья, и было видно, как каждый последующий весенний день преображал цветущие клумбы в садах и парках во что-то невообразимое, где все вокруг готовилось к торжественному возвращению долгожданного лета.
А в это время, в заполняющем посетителями привокзальном кафе города Нант, за столиком возле окна сидела озаренная все тем же утренним апрельским солнцем молодая пара – он и она.
Она – это хрупкая на вид девушка с яркой интересной внешностью и длинными, светло-русыми волнистыми волосами, и с не менее пленительным именем Жюстин Арно. Ее имя на слуху у приверженцев театра и не менее часто ее имя можно бы заметить в репертуаре местного драматического театра. Не случайно она является довольно известной актрисой в пределах своего города, а также за ее пределами для тех, кто смог однажды прочесть о ней статью, вышедшим в очередном номере парижского журнала «Вдохновленные». Выдержка из данной статьи, которая более точно определяло ее как актрису, говорило о том, что своими убедительными и запоминающимися ролями она сумела бы занять не последнее место в труппе парижских театров и смогла бы обратить на себя внимание и не без того искушенной публики. Всё бы ничего, если бы это смогло стать ее неотъемлемым желанием.
Если бы в данный момент в кафе вошел бы один из ее поклонников и обратил бы на нее свой взгляд, то он мог бы легко растеряться и не признать в ней ту собранную и сильной духом актрису, какой привык видеть во время ее спектаклей. С виду она была явно чем-то взволнована и напряжена, и видимо, поэтому она каждый раз слегка вздрагивала, когда в кафе заходили новые посетители и ненароком хлопали дверью. Этот и любой другой резкий звук выводил Жюстин из хрупкого душевного равновесия, столь сомнительного и без того шаткого спокойствия. Она с трудом сохраняла самообладание, чтобы не показать всю свою рвущуюся наружу слабость и беззащитность тому человеку, что сидел напротив. Ей с трудом удавалось держать себя в руках, едва находя самим этим рукам покой, которыми она то протирали стекло наручных часов, то постукивала по нему ногтем в такт секундной стрелки, то крутила вокруг своей
Словно это была очередная ее роль, которую ей предстояло сыграть. Только зритель всего этого лицедейства был один. Да и она сама не знала как вести в сложившейся ситуации и что ей делать.
Все это немного забавляло того, кто сидел рядом с ней за одним столом и с интересом наблюдал за ней все это время, не проронив ни слова. Его явная заметная ухмылка так и не сходила с его лица, на котором также ясно читалось ирония и невозмутимость по отношению ко всему происходящему.
Сам он воплощал в себе иную фигуру, что отличалась высоким ростом, довольно уловимыми восточными чертами лица, которые он перенял от своей матери, что когда-то мигрировала из Алжира во Францию вместе со своей семьей. В связи с этим в его внешности западное перемешалось с восточным. Особенно это проявлялось в его черных, как смоль волосах, угловатых скулах и карих глазах, предметом спора, взгляд которых по большому счету был самоуверенный и пренебрежительный, ведь тот, кто им обладал, так и не научился скрывать своего равнодушия по отношению к тем, кто был ему безразличен. Поэтому он мог находиться рядом, но в тоже время быть настолько недосягаемым. В нем это подчеркивало его характерная манера поведения и подобный тон в голосе. Он был близок к тому, чтобы его перестали замечать и принялись бы избегать, а единственные чувства, которые он мог к себе вызывать, были обида и презрение. Это был не столько его умышленный выбор, сколько он был обязан своей сущности, что могло стать вытекающим результатом его прожитых лет, о которых он не любил распространяться и являлась темой запрета в любых обсуждаемых разговорах.
Отсутствие акцента в речи и незаурядный стиль в одежде делало его явным представителем западной культуры, которая смогла стать для него ближе, чем все старания его матери, что пыталась привить ему нормы и традиции, и веяния той культуры, что принадлежали ее семье.
В противовес всему тому, что было у него внутри, он также отличался и своим умеренным атлетическим телосложением, в котором чувствовалась сила и своя мера природного обаяния, что была весьма в нем выражена и притягательна одновременно.
Но все же заметный интерес к себе он вызывал у тех людей, кто помимо всей этой повседневности больше знает его как талантливого фотографа, чьи однажды выставленные работы в галерее современного искусства смогли обратить на себя внимание публики и удивить их собственным восприятием действительности, где он придавал особое значение тем моментам жизни, благодаря которым зрители смогли хотя бы на миг забыть о существовании времени и о тех смыслах, которыми оно все наделяет и подчиняет себе. Фотографии, где условное время словно замерло в одном кадре и дает возможность каждому зрителю узреть и разглядеть детали окружающей нас жизни, от охваченного присутствия в которой нас отвлекают наши собственные мысли.
И хотя замысел фотографа был ясно читаем в его работах, не всем он был принят и даже понятен. Кто-то поспешил сравнить его с ранее известными фотографами, чьи работы преследовали подобную идею и жанр, и часть из них уже успела потерпеть фиаско или наоборот пережить успех в своей наглядной простоте, которую большинство принимало за дилетантство и поверхностность. Но среди общей публики были и те, кто не был столь скептично настроен на этот счет и увидел в этом молодом человеке восходящее дарование, который смог изложить жизнь города Нанта и его пригорода в своей выбранной теме, благодаря чему он смог однажды одержать победу и вызвал к себе значительный интерес, а его работы были удостоены особым вниманием критики. И хотя их мнения были неоднозначны, но кто-то из них непременно запомнит имя этого фотографа, ожидая, когда он снова себя проявит в будущем и о нем заговорят. Имя этого фотографа было Фабьен Лакур.
Он не отличался особой избирательностью и уж явно не ограничивал себя рамками одного выбранного жанра, поэтому в его работах числились фотографии и других жанров, таких как портрет. Был ли он настолько талантлив, насколько он сам себя таковым считал, сказать сложно. Беспристрастное время рано или поздно возьмет на себя право слова и уже скажет это за него.
Они собираются поехать в Париж. Об этом не столько говорили их собранные чемоданы, что преданно стояли возле их столика за которым они сидели, сколько их два заранее купленных билета, согласно которым в скором времени утренний поезд должен увезти их в столицу. Помимо билетов на их столике также лежал путеводитель в строгой обложке с видом на базилику Сакре-Кёр, что являлась несомненной гордостью Парижа, величественно возвышающейся на холме Монмартр. И уже не возникало никаких сомнений, что скоро они смогут увидеть это воочию, как и остальные не менее значимые достопримечательности этого города света. И даже несмотря на то, что их ждет впереди, когда сама эта поездка для кого-то могла стать желанным событием, судя по эмоциям на лице Фабьена и Жюстин она видимо не вызывало столько радости.