«Нагим пришел я...»
Шрифт:
А министерство, вместо того чтобы поставить в Пантеоне гипсовую модель памятника, которая была на выставке в галерее Жоржа Пти, не послушалось совета Огюста и поручило студенту из Школы изящных искусств сделать копию памятника Гюго, сидящего на скале, из папье-маше. Огюст был приглашен в Пантеон вместе с комиссией от министерства и комиссаром общественных работ.
Огюст стоял у входа в Пантеон и глазам своим не верил. Копия, сделанная студентом Школы изящных искусств, оказалась бесформенной массой из папье-маше и картона. Фигура Гюго на утесе была как манекен в витрине магазина.
Несколько минут царило полное молчание. Затем председатель комиссии министерства извинился перед комиссаром общественных работ.
– Памятник еще не совсем закончен, в законченном виде он будет выглядеть прекрасно.
Комиссар сказал:
– Могут возникнуть и другие трудности. И тут Огюст не выдержал:
– Это невозможно. – Ему хотелось крикнуть, что это вульгарно, бесстыдно, непристойно, но он боялся напугать их. Он просто сказал:
– Работа студента чересчур примитивна, декоративна, словно гигантский плакат. Для Мулен Руж, может, и сойдет, но для Пантеона – ни в коем случае. И потом памятник установлен слишком высоко.
– Слишком высоко? – повторил комиссар. – Он установлен в соответствии с указом об общественных памятниках. Вот только поймут ли его?
– Конечно, нет, – сказал Огюст. – Скульптура, в отличие от живописи, обозрима со всех сторон, поскольку скульптор вкладывает свое искусство в создание произведения в целом – анфаса, профиля и спины. А это не скульптура, а живопись.
– Я согласен, – сказал комиссар. – Это неуместно. Многие скульптуры мосье Родена я сам желал бы приобрести, но эта никак не подходит для Пантеона.
Огюст ждал: возможно, комиссар все-таки понял его замысел.
Комиссар сказал:
– Мосье Роден, ваше толкование образа Гюго драматично, и когда смотришь на него, взгляд не отдыхает. Гюго у вас слишком напряженный, слишком обнажен. Это не отвечает нашим замыслам. Мы ценим ваши усилия, но хотели бы получить нечто такое, на что наши сограждане смотрели бы без смущения.
Огюст молчал. Он уставился на свои руки, словно это они его предали. Пантеон дохнул на него могильным холодом. Не дожидаясь дальнейших замечаний, он бросился вон. На улице начинался дождь, но он не мог вернуться в мастерскую и несколько часов бродил по набережным; он промок до нитки, все тело ломило от холода. Ледяной ветер пронизывал насквозь, а он все ходил и ходил. Смотрел на знакомые баржи, укрывшиеся под мостами от ливня. Сегодня даже на Новом мосту ни одного рыбака.
Придется упрятать памятник Гюго в сыром подвале у привратника, где он будет распадаться на части, как труп.
Огюст все шагал и шагал по набережной.
3
Когда через неделю Пруст пришел в мастерскую на Университетской, Огюст был бледен и равнодушен. После надругательства над памятником Гюго он не мог ни на чем сосредоточиться.
Пруст
– Вы знаете, я вам друг, дорогой мэтр.
«Мягко стелет», – подумал Огюст, а вслух произнес:
– Знаю, Антонен. Вы-то в этом вполне уверены. Пруст пропустил замечание Огюста мимо ушей, помедлил, словно набираясь решимости, и, наконец, спросил:
– Комиссия вам уже написала?
– О чем?
– О памятнике Гюго. Они очень огорчены осмотром на прошлой неделе.
– Огорчены? А я, думаете, нет? Копия, которую они сделали, отвратительна.
– Знаю. Это не ваша вина. Поверьте мне, они вам сочувствуют. Но факт остается фактом, они решили, что помещать обнаженную фигуру Гюго в священном Пантеоне немыслимо. Комиссар, за которым решающее слово, сказал, что он неуместен в Пантеоне.
– Видимо, за всем этим опять стоит Гийом.
– Многие, не только он. Комиссар слышал, что, когда ваш Гюго выставлялся в галерее, было много протестов.
– Гюго не был святым.
– Но люди испытывали смущение, глядя на вашего Гюго.
– И я испытывал, глядя на живого Гюго. Но это не относится к делу. Разве кто-нибудь смущается, глядя на Венеру Милосскую и другие обнаженные античные статуи?
– Мы не знали их как живых людей.
– Но разве обнаженный Гюго – такое постыдное зрелище? – воскликнул Огюст. – Ведь сам Гюго гордился своей мужественностью. Или он занимался любовью в одетом виде?
И прежде чем Пруст успел ответить, Огюст указал на гипсовую модель:
– Взгляните на его торс – гладкий и крепкий, как скала, – это воплощение человеческой силы. Гюго остался бы доволен.
– Не отрицаю, фигура великолепна. Но они хотели бы видеть Гюго более похожим.
– Изображение – это не область скульптуры, а область литературы.
– Дорогой мэтр, вы же сами говорили, что памятник Гюго должен быть предназначен для широкого обозрения.
– Итак, вы отдали меня в руки моих врагов, позволив Школе изящных искусств соорудить копии моей гипсовой фигуры Гюго из картона и папье-маше. Моне был прав, отказавшись от ордена Почетного легиона. Вы дали его мне, чтобы связать по рукам и сделать покладистым.
– Я ваш друг, но Институт все еще возглавляет официальное французское искусство, и мы в министерстве должны быть осторожны.
– Почему мне дали орден? По ошибке, наверное.
– Так и говорят в Институте и Школе изящных искусств. А в Академии утверждают, что ваш памятник Гюго – позор. Мы должны это опровергнуть.
– Опровергнуть? Чепуха. Лекок так и назвал «Гюго» – голым и сказал, что я на правильном пути.
– Лекок был прекрасным учителем, но в официальных кругах к его мнению не прислушиваются.
– Лекок был прав. А этих студентов-скульпторов надо посылать в школы, где учат набивать чучела, там они постигнут иконографию, которой вы поклоняетесь.
– Я не поклоняюсь. Дело в том, что сейчас идет борьба за то, чтобы дать вам возможность оправдаться.
– Оправдаться? – Это оскорбило Огюста.
– В министерстве очень обижены на вас за «Врата ада». Поговаривают о том, чтобы потребовать с вас деньги, если вы их вскоре не закончите.
– Я уже потратил на «Врата» больше, чем получил.