Наглец

Рейн Карина

Вот честно, не знаю, чем я заслужил такое его отношение ко мне, как, видимо, не понимали этого и его жена с дочерью — всё же, я чуть его на тот свет не отправил, а он мне руку пожимает. Да и лицо его совсем не выглядит злым, презрительным или хотя бы недовольным — он будто старого друга встретил.

Пока девушка сбивчиво рассказывает, что именно я сделал четыре года назад, я стою спиной к своим родителям, но мне совершенно необязательно видеть их лица, чтобы понять, что они в глубоком шоке, и мать держится на честном слове, чтобы прямо сейчас не дать мне отповедь. Я вижу, что девушка будто заново переживает ту ночь, и вспоминаю, что в жизни так быстро не трезвел после бутылки рома. На лице Аверина-младшего

появляется выражение, граничащее между сомнением и шоком, потому что от него тоже не укрылось, что Молчанов смотрел на меня без ненависти.

Чёрт, как же зовут его дочь?

Алиса? Милана?

— Полина! — возмущённо вздыхает Молчанов, а я мысленно щёлкаю пальцами, без труда запоминая её имя. — Зачем вспоминать то, что давно прошло?

— Действительно, — цедит девушка сквозь зубы. — Давайте вообще забудем тот больничный ад, через который прошла наша семья, пока тебя превращали обратно в человека!

Пока они грызлись каждый за своё мнение, я ловил высокомерный взгляд Богдана и спиной улавливал флюиды недовольства родителей — и за то, что сделал, и за то, что не сказал им об этом.

Ну о’кей, беру свои слова назад — верните мне обратно то застойное болото, которым была моя жизнь…

Глава 3. Полина

Не знаю, почему так остро реагирую на его присутствие. Ещё со времён школы я перестала давать себе поблажки — училась держать эмоции в узде, контролировала чувства, чтобы никто даже не догадывался о том, что на самом деле происходит внутри меня. А высший свет со своими утончёнными манерами и нормами поведения не прощает ошибок, подобных той, которую я сегодня допустила. Ты либо умеешь держать себя в руках, повелевая миром, либо даёшь волю эмоциям и не имеешь ничего. Я успела насмотреться на нищету и прочувствовать на себе всю «прелесть» оскорблений за семнадцать лет жизни, так что мне хватало мотивации работать над собой.

И вот я второй раз за всё это время теряю над собой контроль — и оба раза выпадают на те моменты, когда рядом находится этот наглый засранец. Я уже молчу про то, как он смотрит на меня — будто мы одни, и он в любое мгновение готов наброситься. Это ещё сильнее выводит из себя — я ведь почти замужняя женщина и явно старше него, а мальчишки меня не привлекают совершенно.

Луна мягко светит в окно сквозь щель в портьерах, в которую я выглядываю, пытаясь успокоиться и прийти в себя; сейчас, в стенах родного дома было легко не поддаваться эмоциям, не видя наглого лица. Чувствую, как слегка подрагивают кончики моих пальцев от нахлынувших эмоций; вспоминаю давно забытый рефлекс потянуться за сигаретами, которых у меня нет, и вряд ли Богдан будет столь любезен, чтобы позволить мне снова начать курить, потому что это тоже одно из многих табу для меня. Единственное, что я могла делать весь оставшийся вечер — это молча испепелять Матвеева взглядом, от которого ему было ни горячо, ни холодно.

Мне не понятна реакция отца на встречу со своим несостоявшимся убийцей — жал его руку так, будто они всю жизнь были знакомы, и не было того жуткого ДТП, после которого он чуть не остался инвалидом. И ещё мне не понятно, почему на меня все взъелись за мою реакцию — что я, по-вашему, должна была ему на шею кинуться? Или спасибо сказать за то, что чуть не сделал меня наполовину сиротой? Я знаю, что чуть-чуть не считается, но и отмахнутся от произошедшего тоже не могу.

Если бы я заметила хоть долю раскаяния на его лице, возможно, не возмутилась бы настолько сильно; но он выглядел точно так же, как и папа — будто ничего не было. А раздевать меня глазами в присутствии моего почти что мужа — вообще «верх приличия»…

Оборачиваюсь, чтобы посмотреть на спящего Богдана; когда он спит, его лицо расслабляется, и он больше похож на мальчишку, чем

на прожжённого бизнесмена. Мне всегда нравилось наблюдать за ним, когда все эти маски слетали с него — тогда я могла видеть его настоящего. Ну или, по крайней мере, воображать, каким бы он мог быть, если бы рос в другой — не «элитной» — атмосфере.

На самом деле я всё чаще ловлю себя на мысли о том, что я до смерти устала — от всего: устала ходить по струнке, боясь осуждения; устала от этих снисходительных взглядов, которыми меня по-прежнему награждали «сливки» общества — будто я всё ещё неказистая девочка с последней парты, недостойная находится среди них; устала держать лицо, потому что меня настоящую этот жестокий мир не примет — здесь нет места слабым. А сегодняшняя встреча с Костей всколыхнула во мне столько эмоций сразу, сколько я за всю жизнь не испытывала, и это было крайне неприятно. Моя надёжная дамба, возведённая целую жизнь назад, угрожающе затрещала под натиском того негатива, который принёс с собой этот наглец.

Поэтому сейчас, в ночной тишине, без свидетелей, мне хотелось просто выдохнуть и почувствовать хоть что-то, что не вызывало бы во мне отвращение к самой себе.

Вернуть на место свою выдержку, например.

Но перешагнуть через себя мне всё же придётся: обе стороны — исключая меня, разумеется — хотят, чтобы мы с Матвеевым наладили отношения и «Стали товарищами», если выражаться словами папы.

Да только тамбовский волк ему товарищ, а не я!

Бо сонно что-то проворчал и перевернулся на бок; ступая на носочках, подхожу к постели и ныряю под одеяло, заползая под его левую руку. Аверин автоматически обнимает меня, прижав к себе, и почему-то от этого хочется расплакаться.

В пять утра привычно звенит будильник; успеваю отключить его до того, как Богдан проснётся и начнёт ворчать. Натягиваю спортивный костюм, хватаю со стола плеер и наушники и спускаюсь на стадион — приводить тело и душу в порядок. О том, что было ночью, стараюсь не вспоминать — всего лишь временное помутнение рассудка; в конце концов, никто не заставляет меня общаться с Матвеевым круглые сутки. Да и город у нас достаточно большой, чтобы не встретиться случайно.

К тому моменту, как я пробегаю свою почти дневную норму — если не считать беготню по офису — принимаю душ и готовлю нехитрый завтрак, Богдан приводит себя в порядок и просто испаряется — та сделка, ради которой они практически легли костьми, всё же состоялась, и он должен был присутствовать на подписании контракта. Так что я приготовилась к тому, чтобы вновь приехать на работу на служебной машине — мы живём вместе, но некоторые вещи по-прежнему не меняются.

Не знаю, в какой момент я поняла, что вселенная надо мной насмехается: когда мне позвонил водитель с новостью о том, что машина сломалась, а прислать другую нет возможности, и мне предстоит ехать на такси; или когда, выйдя на улицу, замечаю на подъездной дорожке чужую спортивную машину — я живу здесь достаточно долго, чтобы отличить «своих» от «чужих».

А когда со стороны пассажирского места опускается тонированное стекло, и я вижу улыбающееся лицо Матвеева, не могу определиться, что меня бесит больше — собственная растерянность, или его информированность о том, где я живу.

— Тебя подвезти? — как ни в чём не бывало, спрашивает он.

Чувствую, что мой рот против воли раскрывается от осознания его уровня наглости.

Или идиотизма?

Вижу, как во двор заворачивает жёлтая машина с шашечками по бокам, и демонстративно разворачиваюсь к ней лицом, не удостоив Матвеева ответом. Впрочем, это не помешало ему выйти из машины, не глуша мотор, и стать рядом, спрятав руки в карманах пальто.

— Быть может, ты дашь мне второй шанс, и мы всё начнём сначала? — тихо спрашивает он и, развернувшись ко мне лицом, протягивает руку. — Привет, я Костя.