Наглое игнорирование
Шрифт:
— В соседнем колхозе сразу десять грузовиков из строя вышло полностью. Кто-то добрый залил электролит в бензобаки, и концов не найти. А у местных сразу слушок – плохая-де техника у совецких, ломаеца. Понимаешь?
Берестов хмуро кивнул.
— Плохо понимаешь. Поцему кобура пустая опять? Зарежут, как цыпленка и фамилию не спросят! Не могу с тобой делиться информацией, но тут и пилсудчики рукоблудят, и литовские фашисты и прочая сволочь гадит и это не считая уголовного элемента. А народ тут запуганный, темный, языки за зубами привыкли держать, так что непросто все.
Старший лейтенант пробурчал, что и склады
— И ты так сцитаешь? — усмехнулся особист.
Берестов только вздохнул. Он так не считал и вообще чувствовал себя в этом странном учреждении совсем не в своей тарелке. И попытки донести свое мнение всякий раз оказывались гласом вопиющего в пустыне. Вроде бы и батальон – а на деле самая что ни на есть больница. Ну, ничегошеньки военного. И он в этой артели, как собаке пятая нога. Но ведь создавали-то структуру медсанбата люди поумнее доктора Левина и поглавнее его, раз ввели должность начштаба со всеми обязанностями – так ведь неспроста же! Понять бы еще – в чем это неспроста заключается. Пока только массу бумажек писать приходилось, тонул в документации Берестов, как в океанской пучине. Иной раз только чертыхался свежеиспеченный начштаба, выписывая особо кудреватые писания и диву даваясь разнообразию мира.
— В общем, докторшу эту мутную убирайте отсюда в тыл. Там с ней пускай разбираюця, не нужны нам тут бездари косорукие. А то притащат меня, героицески раненого бандитской пулей, в вашу артель, мне и зашьет такая все дырки, но не те, которые нужно. С глаз долой из сердца – вон. Оружие полуци, хотя бы для обеспецения караульной службы. Могу завтра твоему нацальству позвонить, дескать, возможны вылазки уголовных элементов – он сразу напугаеця. Или послезавтра, когда к зубному вашему приеду скажу. И надо же ему такую фамилию таскать! Скажи кому, что у Гопника лецусь – посмеюця.
Берестов грустно усмехнулся. Фамилии у медиков были те еще – доктор Гопник, доктор Пергамент, хорошо еще доктора Ойнахера перевели в соседнюю дивизию. Да и вообще дружба народов немало головной боли доставляла, вот как раз на неделе сам же принял в госпитальный взвод медсестру, которую звали Махтута Гиздатовна Иванова. Только головой крути, записывая такое в карточку учета и в ведомости.
Умение всегда договориться и сработаться практически со всеми, кто попадался ему на жизненном пути, было его сильной стороной. Ухитрился пережить благополучно и не без пользы для себя и царский режим и обе революции и всех, кто болтался потом на Украине – и немцев и австрияков и петлюровцев и белогвардейцев разной масти и у Махно побывал и к большевикам вовремя примкнул. Потому в будущее смотрел со сдержанным оптимизмом, зная себе цену. Заведование этой странноватой больницей, которую почему-то называли батальоном, было неплохим этапом в жизни, положение в обществе, оклад жалования, разве что приходилось вместо привычного белого халата носить еще и униформу другого склада и другого цвета. Но хаки не режет глаз и в быту не маркое.
Если бы еще не морочили голову всеми
Нет, так-то парады вполне импонировали Левину, они ему даже нравились, если на них посмотреть со стороны или в кино, он вообще любил пышность и красивость, но для медиков – тянуть носок и ходить строем, вовсе не было обязательным делом. Главное – хорошо лечить.
И тут возникала проблема. Коллектив был собран с бору по сосенке, публика была очень разная, все яркие индивидуальности, а с профессиональными навыками обстояло весьма иначе. Таки очень даже слишком и совсем. Особенно с хирургией, на весь медсанбат хирург пока был один – сам Левин. И перед собой он мог признаться. что это немножко не то.
Вот и теперь надо было решать – что делать с амбициозной и высокомерной докторицей из недавно прибывших. И начштаба высказал сомнения в подлинности ее документов об врачебном статусе, и от больных поступали нехорошие сигналы, а жена этого самого Берестова – очень толковая медсестра, прямо заявила, что это не врач, а недоразумение – базовые манипуляции делать не умеет вовсе от слова совсем.
Надо что-то решать, и решать быстро.
Сам же военврач второго ранга своими собственными ушами слышал пикировку барышень, хорошо хоть не при пациентах. И ему это категорически не понравилось. Он даже задержался за углом в коридоре, чтоб послушать. И женская ядовитость не подвела, мало уши не опухли, как от крапивы.
Берестова протопотала и с ходу начала прямо у дежурной комнаты:
— Где эта девочка преклонных лет? К ней тут посетители с благодарностями!
— Благодарность-то велика? — узнал голос зубного врача Левин.
— В дверь не пролазит! Флегмона теперь настоящая, всамделишная, как я вчера и предупреждала. Башка как на дрожжах вспухла. Оно же любому нормальному глазу видно, если хоть что-то знаешь! Таки нет, надо жеж было зашивать и без дренажа! — фыркнула медсестра, и Левин удивился – обычно она при врачах вела себя куда почтительнее.
— А вам, милочка, я бы не доверила даже после вскрытия зашивать. Перед родственниками неудобно будет. Хотя если в родственниках Франки Штейны, то конечно! — зло огрызнулась врач Мерин.
— Да куда уж, с нашим-то рылом, в калашный ряд гладью шить, какие с нас белошвейки! Академиев не кончали, бамажек самописных не сподобили, псесно, не то, что всякие лошадиные кони, кто бы что сказал! — пропела свирепо и ехидно Берестова.
— Что вы себе позволяете?! Настоящий медик никогда не спустится до подобной пошлости! — вспылила Мерин.
— Ой, б-же ж мой. Где?! Где он?! Где тут среди здесь настоящий медик, не глядю на почтенного Гопника, который таки да, хотя и зубной – но все жеж доктор с руками и документами. Но все остальные? Одна – как сказано выше, вчера то есть, некоей конской фамилией – из кухарок уток щипать только годится, другая с дипломом с Малой Арнаутской, кто ж таки среди тут медик? Покажьте мне пальцем! Могу сходить за лампочкой, чтоб виднее стало! — спустила всех собак медсестра.