Нагота
Шрифт:
В большом кресле во всеобщей тесноте и все же совершенно обособленно сидел муж Эрики Харий. С ним всегда было приятно поговорить. Но он принадлежал к тем людям, которые как бы созданы для диалога. С многолюдным обществом он плохо стыковался. Такие сборища его как бы опрощали, лишая значительной части достоинства. Он сам это прекрасно сознавал и оттого еще больше замыкался. Хотя со стороны могло и показаться, что быть на людях для него одно удовольствие.
Валлия была у нас в доме второй или третий раз. О ней я знал лишь то, что в каком-то Доме культуры она ведет кружок шитья. Приятная
Даже Инара прикатила из Кулдиги. Судя по огромному бокалу, который она так изящно держала в своих натруженных руках врача-ветеринара, можно было заключить, что на сей раз не на своей машине.
Писатель Скуинь прочесывал мои книжные полки, а его супруга вслух возмущалась поведением мужа, тем самым привлекая к нему всеобщее внимание. О его отношении к нашей семье я не строил никаких иллюзий. Товарищ собирал всякую психологическую всячину для очередного романа, ни больше ни меньше. Разве можно сердиться на кошку за то, что она ловит мышек? Я никогда не мог толком понять, отчего в наш век, когда так сильна техника и так беспомощна литература, писатели по-прежнему остаются предметом всеобщего внимания и поклонения. Без шаманов трудно обойтись. И все же из присутствующих, должно быть, лишь он, писатель, узнав о нас всю правду, не был бы ничуть шокирован.
Виты не было. Не было и верзилы. Быть может, мой досточтимый будущий зять (а может, очередной кандидат на этот пост) решил, что мы теперь уже достаточно знакомы? В таком случае где задержалась моя досточтимая дочь?
Я всем по очереди жал руки и говорил что-то незначительное, стараясь хотя бы внешне не выказывать стесненность, которая меня не. покидала, просто ушла куда-то вглубь. Испытанное недавно чувство облегчения рассеялось, и, сам того не сознавая, я ждал каких-то осложнений. Меня не покидала мысль о Вите и Тенисе Барине. Не пришли. Ага! Так я и думал! Но что меня беспокоило больше — то, что их не было, или же то, что они могли объявиться в любую минуту?
Лигита подвинулась, высвобождая для меня место на тахте.
— Альфред, послушай, отчего ты такой серьезный?
— Это особое искусство — казаться серьезным и быть несерьезным, — попытался я отшутиться.
— Не рассказывай сказки, я же вижу, ты серьезен на полном серьезе.
Помолчали. В комнату с кувшином в руке вошла Ливия. И вдруг Дайна со смехом сказала:
— Альфред, когда же ты наконец возьмешь себе другую жену?
Я весь похолодел. Бросил взгляд на Ливию, та спокойно наливала клюквенный морс в бокал писательши.
— Что ты имеешь в виду?
— У тебя ужасно старая жена, — сказала Дайна. — Я-то думала, ей сегодня стукнуло сорок три, а ей, оказывается, все сорок четыре.
— Вот именно, — сказала Ливия, — столько же, милая, сколько и тебе.
— Я бы на твоем месте, Альфред, ни за что бы не взяла такую старую, — не унималась Дайна.
— Видишь ли, — сказал я, — в пору женитьбы я был слишком молод и зелен.
Рассмеялась только Дайна.
Я налил себе водки и молча выпил.
Шутка Дайны была уже всеми забыта. Общая беседа все больше дробилась на обособленные разговоры. Я не очень прислушивался к тому, о чем вокруг меня ворковали дамы. С пяти
— Дяденька захлопнулся, — сказал он.
— Ах, да! Мы ж с тобой договорились поиграть...
Но малыш твердил свое:
— Дяденька захлопнулся.
— О чем ты толкуешь?
— Захлопнулся, захлопнулся. Будет сидеть до утра.
В дверях показалась Вита. Румянец во всю щеку, — значит, только что с мороза.
— Добрый вечер всей честной компании, — сказала она. Но глаза остановились на мне. — Папочка, можно тебя на минутку?
Мартынь, радостно хлопая в ладоши, выбежал за нами следом. В коридоре рядом с Витой стояли Ливия, жена писателя и Эрна. Ливия смотрела на меня с укором и досадой. Вот оно, подумал я, наступило!
— Этого и следовало ожидать, — проговорила Ливия, указывая на дверь туалета. — Вот уж месяц, как запор неисправен. Крутишь, крутишь его, и все без толку.
Только ли о запоре шла речь? Запор был слишком ничтожным поводом для такой горячности. Просто она не в силах дольше сдерживать себя. Вот уж месяц, сказала она. Достаточно прозрачно.
— Папочка, он не может выбраться, — сказала Вита.
— Положеньице, — хихикнула Эрна.
— Дяденька храбрый, дяденька не плачет, — восторгался Мартынь.
Я подошел к двери, дернул ручку.
— Да в чем, объясните, дело?
— Добрый вечер, — за дверью послышался бодрый голос Тениса Бариня. — Мне, право, неловко. Такое внимание...
— Попробуйте медленно проворачивать ручку, — сказал я. Моего сдержанного тона он не мог не заметить.
— Техника дала осечку. Рукоятка перестала поднимать защелку.
— Нож у вас есть?
— Есть-то есть. Да в тех брюках, что дома.
— Тогда попробуйте надавить на дверь. Может, это удастся вам.
— Какой позор! — Ливия глядела на меня горящими глазами. — Так запустить дом.
— Не надо, не надо, а то дядя горшочек опрокинет! — Мартынь в испуге надул губки, собираясь удариться в рев.
— Тенис, послушай! Главное — спокойствие, — сказала Вита. — Вызволим тебя живого или мертвого.
Я тоже испробовал так и сяк, но дверь не поддавалась.
— Ничего другого не остается, — сказал я. — Придется ломать.
— Зачем пороть горячку! — Тон молодого Бариня раздражал меня какой-то въедливой насмешкой. Да, именно насмешкой и этакой беспардонностью, отчего каждое слово, произнесенное им, как бы передергивалось. — Быть может, вы соблаговолите просунуть мне под дверь вязальную спицу?
Вита раздобыла спицу, и верзила принялся ковырять ею запор. Было слышно, как поскребывала спица, стараясь подцепить защелку. Я знал, что дверь он откроет, и про себя ругал его на чем свет стоит. Я даже не пытался уяснить — за что. Меня злило решительно все: и то, что он возился за дверью, и то, что мы как дураки стояли, ожидая невесть какого чуда. Даже это идиотское сидение в клозете он сумеет обратить себе на пользу. Будто я не видел, с каким восторгом кивала Вита после каждого скребка спицы и какой надеждой озарялось лицо Ливии, не сводившей глаз с злосчастной двери.