Нагота
Шрифт:
— Сдается мне, вы большой идеалист.
— Давайте без оскорблений. Я биолог.
— И что из них выйдет?
— Из большинства — порядочные люди. Из остальных — рецидивисты. К тому же особо опасные, потому как, вышколенные.
— Вас туда назначили или сами попросились?
— Преподавателю лучшего места не придумать. Во-первых, повышенная зарплата, как и в школе для дефективных, с тем отличием, что контингент наш лишен физических изъянов. Во-вторых, безупречная дисциплина, В-третьих, если в обычной школе твой питомец впоследствии избирает неправедный путь, со всей очевидностью обнаруживается твоя педагогическая несостоятельность,
На этот раз пиво уже не казалось таким вкусным. Обычно он получал удовольствие лишь от первого глотка. Он снова взглянул на часы. Не очень это прилично, но что-то он нервничал.
— Мне бы хотелось задать вам один вопрос. — И Гатынь с видом школьника поднял руку. — Скажите, Апариод в самом деле был другом вашего отца, о чем мы здесь слышали?
— Честное слово, не знаю. Возможно.
— Очень странно. Откровенно говоря, я вчера не узнавал Апариода. Чтобы он в ресторации с кем-то первый заговорил...
— Не знаю. А вы его тоже причисляете к людям порядочным?
— Апариода? — Бокал в руке Гатыня повис в воздухе.
— Да, его.
— Гм. С Апариодом интересно поболтать.
В общем-то Гатынь так и не ответил на вопрос. Почему?
9
Ему казалось очень важным прийти ровно в семь, ни в коем случае не опоздать — нехорошо вообще заставлять себя ждать, тем более женщину. Но, и явившись раньше времени, он выставил бы себя в невыгодном свете. Во-первых, выдал бы свой повышенный интерес, во-вторых, проявил бы слабохарактерность, нетерпение, нервозность. Идеальный вариант ему представлялся следующим образом. Вот он идет, не спеша, с прохладцей, будто прогуливаясь, но в точно назначенное время тут как тут и, небрежно глянув на часы, роняет: прошу прощения, я вроде опоздал на четверть секунды...
В городе, где можно укрыться в парадном, спрятаться в подворотне, затеряться в уличной толчее, там эти штучки проделать не трудно, но спасательная станция стояла на берегу, почти на голом месте. Он просчитался, решив, что от гостиницы до станции дойдет минут за десять. Дубина! Утром нужно было засечь время! Теперь нечего было и думать о том, чтоб идти с прохладцей, приходилось чуть ли не на рысях нестись.
Выйдя на луговую тропку, он уже точно знал, что вовремя ему не прийти. Возможно, Камита не захочет ждать. Ладно бы у него со временем было туго, а то ведь без толку торчал в ресторане, переливал из пустого в порожнее с Гатынем.
Берег был безлюден. Лишь кое-где на лесной опушке засиделись подгулявшие компании. В лучах вечернего солнца золотились стволы корабельных сосен. Ветер гонял по лугу обрывки газет.
Теперь он чуть ли не бежал, не спуская глаз с белого домика с желтой башенкой. Какая досада! Ну нет — спокойствие! Будь что будет. Не торопясь, размеренной походкой, с улыбкой на устах. Минутой позже, минутой раньше — теперь уж все равно.
У спасательной станции на кривой березе висели качели. Камита, обеими руками ухватившись за веревки, взлетела вверх и падала вниз, ничуть не смущаясь, что подол платья высоко заголяет ноги. Рядом стояла Бирута, время от времени подталкивала ее, раскачивала. Обе были нарядны, даже ослепительны: чулки-паутинка, замысловатые прически, свежий маникюр... Переливались, шуршали шелка, зеркальным блеском сверкали туфельки, а
— Ну вот! А ты, Бирута, говорила, что кавалер не придет.
— Камита!
— Подойдите ближе, подайте мне руку. Воспитанные молодые люди даже снимают дам с качелей.
— Добрый вечер. Я забыл... Черт знает что.
— Что надо подать руку или как важно быть воспитанным?
— Что у вас сегодня день рождения.
Камита хмыкнула. Обняв его за плечи, она проворно спрыгнула с качелей. Так они и остались стоять — лицом к лицу, глядя друг на друга. Это было суровым испытанием. У него подкашивались колени, однако пришлось выдержать. Камита смотрела с явным вызовом: только и ждала, чтобы он отпрянул, смешался или как-то оплошал.
— Не беда! День рождения отменяется.
— То есть как — отменяется?
Он сразу ощутил и свой вспотевший лоб, и неровные зубы, хотя думал только о Камите: при всем желании у нее на лице невозможно было обнаружить ни малейшего изъяна. Влажный рот, блестящие белые зубы, кожа гладкая, глянцевитая, — прозрачная кожура спелого яблока, — а поверх огромных лучистых глаз черными лучами нависали ресницы.
— Все очень просто. Подготовительный комитет изменил программу. Бирута! Может, скажешь, наконец, что-нибудь вразумительное?
— Прежде всего я должна извиниться... Джульетта иной раз бывает настолько опрометчива. Утром так нехорошо получилось...
— Свои интимные дела вы сможете уладить потом, — прервала ее Камита. — Не надо мешать личное с общественным.
Бирута наверняка ей все рассказала. Они работали на редкость согласованно.
Он сделал несколько шагов в сторону Бируты, по правде сказать, единственно затем, чтобы немного освободиться от волнующей близости Камиты.
— Покатали меня на славу, — произнес он с наигранной беспечностью. Неотступные взгляды Камиты пробуждали в нем желание порисоваться: в конце концов, не все ли равно, что говорить, важен сам факт, что он не молчит. — Только я не понял, чем я заслужил немилость Джульетты?
— Похоже, вы сейчас заслужите и мою.
— Это почему же?
— А потому, что вы недостаточно любезны. Разве вас не интересует, что будет дальше? Празднование дня рождения по непредвиденным обстоятельствам переносится. Вместо этого мы все идем на бал.
— На бал?
— Да. В парке, при стадионе. Вам это не нравится?
— Как раз наоборот. Там будут мои знакомые.
— Девушки?
— Нет, березки. А где же Марика? Джульетта, конечно, выше подобных увеселений.
— Секреты бала, как и военные секреты, хранятся в тайне. Итак, все согласовано? Можем идти.
— Джульетта неважно себя чувствует. — Сказав это, Бирута покраснела и потупилась.
— Бирута! Чего ты волынишь!
— Куда спешить, все равно придем раньше времени. Никогда там вовремя не начинают.
— Покажем Сандру парк, погуляем.
Впервые она назвала его Сандром. У Камиты это вышло особенно приятно, непринужденно и естественно, будто у него другого имени и быть не могло.
— Воля ваша — идемте, — проговорил он, — но только, чур, не обижаться, я три года не танцевал.
— Ничего! — Длинные ресницы Камиты встрепенулись, словно крылья бабочки. — Мы и на робких управу найдем.