Награда за трусость

Ильин Андрей

– Приеду, сдам материал, нажрусь водки и все забуду, грозился Сергей.

Водитель, довольный завершением экспедиции, хохотал в голос, пел песни, крутил баранку.

– Водки ты, конечно, нажрешься, а забудешь вряд ли, - не верил редактор.

Костя озабоченно протирал объектив. Марина прижималась плечом к плечу Сергея.

Возвращаться решили другой, более короткой дорогой. К сожалению, человек не всегда может предвидеть последствия своих, на первый взгляд, незначительных поступков. А жаль.

Насколько менее трагической была бы жизнь каждого человека и насколько менее печальной история всего человечества, умей мы заглядывать вперед.

С одной разбитой грунтовки "рафик" свернул на другую, точно такую же. Никто не заметил никакой разницы - те же воронки, та же пыль. А между тем эта развилка необратимо изменила ход судеб и телевизионщиков, и Сергея, и водителя.

"Рафик" мотался от обочины к обочине, пассажиры дремали, бились головами об окна, друг о друга, но все равно спали, измученные последними практически бессонными сутками.

– Какие-то люди впереди, - сказал водитель, - машину останавливают.

– Плюнь и поезжай, - посоветовал редактор. Прозвучал одиночный выстрел.

– Стреляют, - сказал водитель.

– Ну черт с ними, остановись. "Рафик" притормозил. Редактор, ворча, полез к выходу.

– В чем дело?
– привычно начал он, наполовину высунувшись из приоткрытой дверцы, - мы группа телевизионных журналистов...

– Выходите, - приказал военный в офицерском бушлате.

– Вы не поняли...

– Я сказал, выходите, - громче приказал военный и за воротник буквально выдернул редактора из машины.

Редактор не испугался, скорее удивился неожиданной грубости. Костя потянул из кофра камеру.

– Что вы себе позволяете?!
– возмутился редактор.

– Идиот, - как-то даже сокрушенно произнес военный и, вскинув автомат, поверх "рафика", поверх головы редактора дал очередь.
– Даю полминуты!

Все вышли, выстроились у обочины. Молодые парни в форме и гражданке вытаскивали из "рафика" кофры.

– Вы будете отвечать, - не очень уверенно угрожал редактор.
– Какой вы части? Кто ваш командир?

Военный в полушубке не обращал на него никакого внимания. Парни вскрыли кофр, вытянули камеру и, потешаясь, стали наводить ее друг на друга.

– Вы что, охренели!
– закричал Костя.
– Это же аппаратура! Она состояние стоит! Эй, кретины!

– Оставь, Костя! Ты же видишь, - попыталась успокоить его Марина.

– Да ты что! Мне до конца жизни за нее платить! Эй, придурки, оставьте аппарат!

Костя шел прямо на военных, не обращая внимания на автоматы, на их недовольные лица.

– Оставь, я сказал! Оставь!
– Взял камеру у парня, почти мальчишки, одетого в гимнастерку и джинсы.
– Убери руки, дикарь!

К объективу потянулся другой солдат. Костя ударил его

по руке. Солдат отшатнулся, ругнулся и, приподняв автомат, выстрелил. Выстрел бухнул как-то негромко, отстраненно, словно сухой сучок переломили. Костя отступил на шаг, прижимая к груди отвоеванную камеру, и вдруг стал оседать на землю.

Парни отошли в сторону и, казалось, потеряли к нему всякий интерес. Костя лежал на боку, и под его животом расползалась черная лужа.

– Что вы стоите! Его надо перевязать!
– вскрикнула Марина и бросилась к раненому. Водитель потянул из нагрудного кармана перевязочный пакет.

– Дурак. Вот дурак. Выстрелил, - отрывисто говорил Костя, словно не веря, что это именно ему в живот вогнали пулю. Больно...

– Ты потерпи, потерпи, - совершенно не своим, а каким-то удивительно медицинским, сестринским голосом уговаривала Марина, а по щекам ее часто ползли и капали в пыль дороги слезы.

Остальные стояли в растерянности, не зная, что предпринять. Бросаться с кулаками на бандитов? Возмущаться? Взывать к их человечности? Все глупо. Нелепо. Фальшиво.

– Вот так, доигрались. Вот так, - бормотал редактор, сам не слыша, что говорит.

Солдаты и офицер в сторонке о чем-то разговаривали, похохатывали, искоса поглядывая на высоко задравшуюся юбку Марины. Снова хохотали. Похоже, говорили скабрезности. Они хохотали, никак не реагируя на умирающего рядом человека. Наверное, они привыкли к смерти. Наверное, она стала для них бытовым явлением, таким же, как принятие пищи, оправка, сон. Завтра точно так же могли погибнуть и они. К тому же умирающий не был их товарищем, а так, прохожим, который сам, по собственной глупости напросился на пулю.

Они хохотали не от ненависти, не из желания досадить жертве, просто от хорошего настроения, от того, что они молодые, сытые и живые.

Костя слабел с каждой минутой. Его лицо серело, покрывалось испариной, глаза закатывались, но он еще был в сознании.

– Глупо. Глупо. Глупо, - бормотал он.
– И больно. Только не оставляйте меня, не бросайте. Я не хочу.

Марина, исполнившая доступные ей медицинские функции, теперь рыдала просто как баба, на глазах которой угасает близкая ей жизнь.

– Ладно, хватит, - сказал военный, - надо идти. Собирайтесь!

Солдаты перестали скалиться, начали подниматься, строиться в колонну.

– Мы никуда без него не пойдем, - дрожащим голосом, но твердо заявил редактор.

– Быстрее, мы не можем ждать, - настаивал "офицер", угрожающе поводя дулом автомата.

– Вам придется нас убить, но мы никуда без него не пойдем, повторил редактор, и лоб его покрылся испариной.

– Он уже не жилец, - попробовал объяснить "офицер", но тут же махнул рукой.
– Ладно, потащите его сами.