Нахид
Шрифт:
– Чем занимается Нази-ханум? Замуж не вышла?
Я чуть не подавилась чаем.
– Шамси-ханум!
– Вот ты и расскажи Шамси-ханум всю правду.
– Нет, она не вышла замуж.
– Поклянись Шамси!
Я клянусь и цитирую айаты Корана, но она не верит.
– А вы как, Шамси-ханум? – спрашиваю я. – Замуж не вышли?
Она
– Ты эти слова больше нигде не повторяй. Мой братец Носрат услышит – без крови не обойдётся.
Имя Носрата мне знакомо: Шамси всякий раз, как столкнётся с трудностями, повторяет, что пожалуется братцу Носрату и что он разберётся. При этом никто его никогда не видел. Шамси наливает по второй чашке чая и говорит:
– Ты и в детстве плохо ела.
– Асгар дома обедает? – спрашиваю я.
– Асгар?! После того, как появилась дочь архитектора, мы его вообще не видим.
Блюдце выскользнуло из моей руки, и горячий чай пролился мне на бедро и коленку. Нечестность – сама сущность таких мужчин. Тупица: так меня подвёл! Ну, увижу я его, покажу так, что он до конца жизни запомнит. Хорошо ещё, что подол мой из толстой ткани, и я не обварилась. Шамси приходит мне на помощь и хочет осмотреть то место, которое я ошпарила. Я отгоняю её, и она жалуется:
– Видишь, Туба? А завтра Нази с нас спросит – что мы ответим?
Я привожу себя в порядок – от стыда я, должно быть, вся красная. Почему я именно так отреагировала? Я бы эту ситуацию приняла как должное, но Асгар должен был сам сказать. Что ж, а он не сказал. Теперь слезами я что-нибудь изменю? Накинув жакет на плечи, я выхожу на крыльцо и сажусь там. Я чувствую, что, приехав в этот дом, я совершила ошибку, принизила сама себя. Чей-то голос слышится с улицы: ритм фраз и выговор кажутся знакомыми. Надев туфли, я иду к воротам и открываю их. Старик заслоняет лицо морщинистой рукой и объявляет:
– Шьём одеяла!
Стан его согбен, как тот лучок для трепания
– Хадж-ханум, есть ли у вас работа, по шитью одеял?
Я гляжу на его закрывающую лицо руку и вижу, что её указательный и средний пальцы прижаты друг к другу, будто срослись. Всматриваюсь в черты его лица. Как звали человека с трапециевидными усами и в этой вот шляпе с засаленными краями?
– Господин Мосайеб, – говорю я, – вы постарели!
Трясущейся рукой он прислоняет к воротам свой лучок для хлопка и снимает шляпу.
– Я к твоим услугам, хадж-ханум, но что-то не вспомню. Как эта улица зовётся?
– Улица Деразе, – отвечаю я. – А это дом хадж Исмаила.
Он садится рядом со своими инструментами и тяжело вздыхает.
– Глаза мои уже не видят, хадж-ханум. Однако нужда и в предзимний мороз выгонит – брожу вот по домам и улицам.
Он не помнит хадж Исмаила и того, что каждый год приходил в этот двор и трепал тут хлопок. Вдруг появляется Шамси и спрашивает:
– Ты с кем тут разговорилась?
Я указываю на Мосайеба, и Шамси кривит губы:
– Мосайеб уже не работник. Асгар их тут разбаловал.
– Нельзя так, – возражаю я. – Немного денег ему дадим.
Но она запирает ворота и внушает мне:
– Нахид-джан, ты в этот дом нищебродов не собирай. А я-то думала, гадальщик пришёл, книгу вот принесла.
– Гадальщик? – удивляюсь я.
– А что, не слыхала о таких? На Западе по книгам разве не гадают?
Взяв мою руку, Шамси смотрит на ладонь и объявляет:
– После полудня я тебя отведу к Гялин-ханум. Любую порчу и колдовство она снимает, приводит счастье и женихов.
– Ты что, серьёзно, Шамси-ханум? – удивляюсь я. – Это ведь суеверие.
Шамси закусывает кожу между большим и указательным пальцами и отвечает:
Конец ознакомительного фрагмента.