Наират-1. Смерть ничего не решает

Демина Карина

— Дурная кровь! Вредная кровь, опасная, порченная. Отец его рано взошел на престол, потому как отец его был дурной крови. И сам он… и сын его… прокляты Всевидящим!

Прокляты. И вправду прокляты, если знамя — и в грязь, под копыта.

— Слава! Слава! — неслось сзади с новым усердием.

Ага, слава слепцам, что свидетельствуют как зрячие.

Тегин ведь нарочно это сделал. Бельт достаточно видел, чтобы понять — ничего там случайного не было. И шпоры ранили конские бока, посылая вперед, а грызло терзало губы, не позволяя

сорваться в бег, заставляя крутиться на месте, топтать штандарт. А хорунжий умрет не потому, что выпустил треклятое древко, но потому, что вообще Всевидящий попустил взять его в руки. И из-за тегина. Теперь Бельту чудилось, что и толпа, замершая в ужасе и возмущении, в тысячах свидетелей случайности, была сообщницей безумца.

Неужели то, что говорил о яснооком Ырхызе его дед Хэбу Ум-Пан — не просто злоба и ненависть застарелых обид? Ведь и вправду достаточно только правильно посмотреть.

— Не спешите так! — старик толкнул клюкой в спину, заставив повернуться. — Не нужно… привлекать… внимания.

А они и так привлекли. Раскрасневшаяся и растрепанная Майне в ярко-алом плаще слишком хороша, чтобы остаться незамеченной. Орин, напротив, слишком уродлив. Старик — стар и вызывающе беден. Сам Бельт отмечен шрамом.

Хороша «непримечательная» компания.

Впрочем, из толпы почти выбрались, скорей бы вернуться к берегу, туда, где стоит карета и шатер, где Ласка и где безмолвный Гайда, кучер Мельши, выхаживает щеткой лошадей и радуется той жизни, которую имеет.

Лучше уж ждать неизвестно чего, чем видеть, как убивают символы. Так говорит Хэбу.

— С тобой все в порядке? — Ласка вылетела навстречу и, поскользнувшись на льду, проехала несколько шагов. Она едва не упала, но замерла, смешно выпятив зад и растопырив руки в стороны. — Проклятье. Там просто началось, и я испугалась, что…

— Что снова придется искать покровителя? — мурлыкнула Майне, осторожно обходя ледянку по краю.

Ласка, вернув равновесие, даже не глянула в её сторону.

— Бельт, помнишь, мы говорили о разнице между шлюхами? — спросила она вполне спокойно. — Так вот, никакой принципиальной разницы нет. Только цена.

— Идем. — Бельт крепко взял её под руку и потянул прочь от шатра.

Победно усмехнувшись, Майне откинула полог и вошла внутрь. А Бельт увел подругу аж к чахлым сосенкам, зеленые лапины которых гнулись под тяжестью снега.

— Она первая начала. — Ласка снова поскользнулась, повисла на руке, ткнувшись лбом в плечо. — К тому же и не поняла ни хрена, дура малолетняя.

— Вы совсем прощать не умеете, — произнес Бельт. — Даже если от этого жизнь зависит.

Берег уходил вниз, скатываясь на светлую полосу льда. Черными яминами на ней виднелись полыньи, кое-где затянутые тонкой ледяной коркой, припорошенные снегом и опасные неприметностью.

— Не умеем. Злишься?

— Не на тебя.

— А на кого?

Она

не собиралась отступать и, наверное, это хорошо, потому что если просто говорить, то все снова возвращается в утрешнюю колею, спокойную и предопределенную ожиданием. В ней нет места ни толпе, ни суматохе, ни убитому штандарту. Но как ни крути, совсем отрешиться от этого не выйдет.

Наирского коня знают не только в Наирате. И если тот, который в желто-золотом плаще и черном железе, уже сейчас топчет символы, то что он с каганатом сделает? Хэбу твердит про перемены и, пожалуй, он прав. Надо менять и уже давно. Надо что-то делать, чтобы такого больше не случалось.

— Бельт, — Ласка, стянув зубами рукавицы, коснулась щеки. — Отомри.

— Что?

— Ты в детстве играл в такую игру? Когда замираешь и не шевелишься, пока ледяной нойон не отвернется? Замри-замри, по бокам не смотри.

Руки теплые. А глядит с тревогой. И снова легче дышать становится. Всевидящего ради, хотя бы один день, чтобы просто жить, чтобы хорошее время растянулось подольше.

— Нет. Не играл. Ак-найрум не играют в нойонов, — сорвалась с языка присказка. И уже не ясно, чего в ней больше — детского лукавства или взрослого страха.

— А в догонялки?

— В догонялки, пожалуй, можно. Пойдем.

Гайда, неповоротливый в вывернутой мехом наружу шубе, отдал Румянца без возражений, и даже понимающе хмыкнул, узнав, что к коню седла не нужно.

— Нет, Бельт, ты это не серьезно! — Ласка вязла в сугробах. Она проваливалась, когда по щиколотки, когда по колени, набирая снега в сапоги, выскакивала на тропу и, вытесненная конем, снова спрыгивала на обочину. — Бельт, ты же не собираешься участвовать?

— Собираюсь.

— Ты слишком благоразумный! А участвовать в байге — это…

Румянец, покосившись на рыжую, презрительно фыркнул, уж ему-то мысль определенно пришлась по вкусу. Застоялся.

— Значит, благоразумный?

— Ага. — Ласка снова выбралась на тропу и, уцепившись за гриву, велела. — Стой. Помоги. Ты вообще без седла когда-нибудь ездил? Тихо, хороший. Побегать хочешь? Побегаешь.

Ну и кому это было сказано? А с другой стороны, какая разница?

— Как тебе сказать, — усмехнулся Бельт. — Всего-то лет пятнадцать в бой на лошадях ходил, по мелочи кое-чего в этом деле смыслю.

Не выдержав и рассмеявшись уже в полный голос, Бельт подсадил Ласку. Та ловко вскочила на широкую конскую спину, уселась и, глядя сверху вниз, наставительно заметила.

— И вообще это опасно. Себя угробишь. Или коня.

— Зато знаешь, какой вкус у ветра, который бьет в лицо на полном скаку? Не передать. Сколько времени прошло, а я помню.

— Бывалый, значит, — поджала губы Ласка, разбирая гриву на прядки. Косичку заплести собралась на удачу? Или просто сор выбирает? — Тогда тем более знаешь, насколько это опасно.