Наират-1. Смерть ничего не решает
Шрифт:
Стоило приблизиться, как между створками, аккурат по линии, разделяющей знак на белую и черную половины, пробежала трещинка. С тягучим скрипом дверь открылась.
— Премного рад видеть многоуважаемого Лылаха. — Встречать вышел самолично хан-кам Кырым. Невысокий, сутуловатый, он отличался нехарактерной для наир хрупкостью телосложения, которая, как и вьющийся рыжий волос, служила источником как для сплетен о происхождении, так и для насмешек. Их, впрочем, хан-кам предпочитал пропускать мимо ушей. Или делал вид.
— Несказанно счастлив лицезреть
— Прошу простить меня за причиненные неудобства. Я бы с удовольствием принял ваше приглашение, но увы, порой не волен управлять собственным временем, ибо есть вещи более важные, чем личные желания.
— Вы же знаете, я не привередлив. Особенно, когда разговор обещает быть важным. Ну или хотя бы любопытным.
Вот тут Лылах не соврал, он вообще врал редко и исключительно по делу, но в данном случае приглашение Кырыма в лабораторию и вправду было неожиданным.
— Буду счастлив удовлетворить ваше любопытство во всех вопросах. Прошу. — Кырым посторонился, пропуская гостя. Стоило переступить порог, как створки, издавая все тот же отвратительный скрип, начали сближение. Несколько секунд, и они сомкнулись, воссоединяя половины разорванного знака в единое целое. Лылах машинально отметил, что изнутри половины круга были иного цвета: та, что слева — белая, та, которая справа — черная. Кырым же расценил замешательство по-своему.
— Каждый защищает свои тайны, как умеет. Впрочем, слышал, что для вас, любезный мой друг, запертых дверей не существует.
Вежлив, как всегда. И как всегда — лжет. Здесь многие лгут и видят лжецов друг в друге. А значит, выгоднее говорить правду, но весьма осмотрительно.
Лылах огляделся. Комната, в которую он попал, являлась продолжением коридора. В центре ее между четырьмя колоннами стояла каменная чаша, судя по виду, оставшаяся еще с древнейших времен, а из чаши свисали петли лианы с широкими бледно-золотистыми листьями.
— Как ваша золотарница? — вежливо осведомился Лылах, поглядывая, впрочем, уже на шахматный стол с незавершенной партией. Интересно, кам играет сам с собой или обучил скланьей игре кого-то из помощников?
— Как видите, пока жива. Прилагаю все старания. Потерять такую редкость было бы обидно. Но прошу вас в лабораторию, здесь ничего интересного нет.
И он оказался прав.
— Взгляните, оно бьется уже двадцать минут. — Кырым с нежностью коснулся сосуда, в котором трепыхалось сердце. Его опутывала металлическая сеточка, пронизывали тончайшие проволоки, а к охвостьям аорт и вен были подсоединены стеклянные трубки. И пойманное сердце послушно прокачивало по ним желтую жидкость.
Нет, Лылах на своем веку многое повидал и сотворил, когда в том возникала нужда, но от картины этой, бесполезной —
И это эксперимент? И ради этого Кырым с ассистентами из лаборатории не выходит? Неужели Лылах ошибся и зря бежал по этой чертовой лестнице, как мальчишка? Нет, не может быть. В конце концов, Лылах сам припас тему разговора, которая имеет важнейшее значение.
— Вам кажется это бесполезной тратой времени и усилий?
Судорожно схлопнулись предсердия, раздулись в последний раз, грозя лопнуть, желудочки, и сжались, с трудом выталкивая порцию жидкости.
— В конечном счете, — продолжил Кырым, — что значит одно свиное сердце, проработавшее на…
Ассистент, наблюдавший за клепсидрой, начертил на склянке цифру.
— На двадцать три минуты больше, отведенного Всевидящим? Почти ничего.
Кам, взяв со стола щипцы, приподнял крышку. Изнутри пахнуло смесью серы, аммиака и крепкого вина. Кырым пинцетом отогнул сетку, вытянул иглы и только после этого извлек сердце, плюхнув в подставленный помощником лоток.
— Значение имеет факт, что сердце способно работать вне грудной клетки. Еще большее значение имеет факт, что я способен заставить его работать. И если получится со свиным, то почему не выйдет с человеческим? Двадцать три минуты — малость. Но и големы не сразу были боевыми, верно? Познание открывает путь к знанию, а знание — к возможности изменения. Впрочем, мой любезный друг, я полагаю, что занимают вас совершенно иные вопросы.
Лоток с сердцем занял свое место на столе, рядом лежало еще несколько — пять или шесть, уже разрезанных, разобранных на сосуды, тонкие белые волоконца и куски мышцы.
— Мне бы хотелось беседы. Приватной. Речь пойдет о серьезных вещах.
— Оставьте нас, — не оборачиваясь, кинул Кырым. Ассистенты бесшумно исчезли, за деревянной дверью.
Банку могли б и прикрыть, а то смердит неимоверно.
— Полагаю, речь пойдет о тегине? — Кырым ловко проколол сердце длинной иглой. — И об официальном подписании мира на, хе-хе, вечные времена?
Первое прикосновение лезвия, не оставившее видимого следа. Капли жидкости на воске, толстый слой которого покрывал лоток. Синее стеклышко, возникшее в руке кама.
— Кырым, уж вам-то я не должен объяснять всю важность.
— Не должны, уважаемый, не должны.
Второй разрез, на волос глубже первого.
— Кам, вы кромсаете своих свинок, тратите эман… тот эман, поступления которого напрямую зависят от грядущего мира.
— Лылах, мы не у вас в кабинете. Не надо меня обрабатывать, как какую-нибудь кхарнскую шваль, по глупости попавшуюся на запрещенных книжках.
Посеребренные крючки ловко входят в края мышцы.
— Будьте так любезны, шад, подержите. Да, вот так. Благодарю. И давайте ближе к теме. Вас волнуют слухи, что после ранения характер тегина изменился, так? Что если и прежде Ырхыз не отличался выдержкой, то теперь он и вовсе не способен контролировать себя, да?