Накопление капитала
Шрифт:
Сисмонди это сам чувствует и со скорбью о том, что «это движение богатства совершенно абстрактно и требует для его понимания чрезвычайно напряженного внимания», пытается выяснить проблему «в ее самой простой форме». Мы таким образом опять начинаем с печки, т. е. с Робинзона, только Робинзон выступает теперь в качестве pater familias и пионера колониальной политики.
«Одинокий фермер, изолированный в отдаленной колонии, вблизи пустыни, собрал в данном году, положим, сто мешков пшеницы. Поблизости нет рынка, куда он мог бы их отвезти. Между тем хлеб этот во всяком случае должен быть потреблен приблизительно в течение года, иначе он для земледельца не имел бы никакой ценности. Но земледелец вместе со своей семьей съедает всего тридцать мешков пшеницы, это составляет его расход, т. е. трату полученного дохода; пшеница эта ни для кого не будет воспроизводиться. Земледелец затем призовёт рабочих, заставит их выкорчевывать леса, осушать болота и превращать в пашню часть пустыни. Рабочие съедят еще тридцать мешков пшеницы, которые для них составят расход; они в состоянии произвести этот расход только благодаря своему доходу, т. е. благодаря труду. Для земледельца же это будет лишь обмен, потому что он таким образом превратит свои тридцать мешков пшеницы в основной капитал (здесь Сисмонди уже превращает переменный капитал в основной! Он хочет сказать: „за те тридцать мешков, которые рабочие получают в качестве заработной платы, они производят средства производства, которые фермер сумеет употребить для расширения своего основного капитала“). Но у него остается еще сорок мешков, которые он употребит на семена вместо того, чтобы, как в прошлом году, посеять только двадцать; он удвоит таким образом свой оборотный капитал. Итак, все сто мешков будут потреблены, но из них семьдесят не только будут воспроизведены, но принесут еще большую прибыль, одни при ближайшем, другие при всех последующих урожаях. Предполагаемая нами изолированность земледельца заставляет нас сильнее чувствовать пределы такого рода предприятия. Если он в этом году нашел возможность потребить
Несмотря на наивность этого примера, он в конце концов приводит к следующему решающему вопросу: куда же сбывается капитализированная прибавочная стоимость? Накопление капитала может расширять общественное производство до бесконечности. Но как обстоит дело с потреблением общества? Это последнее определено доходами разных видов. Этот важный вопрос излагается Сисмонди в пятой главе II книги, — в главе под заглавием «Разделение национального дохода между различными классами граждан».
Здесь Сисмонди делает новую попытку представить весь общественный продукт в частях: «с этой точки зрения национальный доход состоит из двух частей: одна из них заключается в ежегодном производстве, — это польза, возникающая из богатства, — другая часть есть способность к труду, которая является результатом самой жизни. Под богатством мы разумеем на этот раз как земельную собственность, так и капитал; а пользой мы называем как чистый доход землевладельца, так и прибыль капиталиста». Таким образом, все средства производства в качестве «богатства» выделяются из «национального дохода», а последний распадается на прибавочную стоимость и на рабочую силу, или, вернее, его эквивалент — переменный капитал. Мы могли бы отметить это как разделение — хотя и не достаточно отчетливое — на постоянный капитал, переменный капитал и прибавочную стоимость, но тут же оказывается, что Сисмонди под «национальным доходом» понимает весь годовой общественный продукт: «Годовое производство, или результат всех работ, совершенных в течение года, состоит из двух частей: одну из этих частей составляет польза, происходящая от богатства, другую же часть составляет способность к труду (рабочая сила), предположенная нами равной той доле богатства, на которую она обменивается, или средствам содержания рабочих». Весь общественный продукт по стоимости разлагается здесь на две части: на переменный капитал и прибавочную стоимость; постоянный капитал исчезает, и мы приходим к смитовскому догмату, согласно которому цена всякого товара распадается на v + m (или составляется из v + m), или, другими словами, весь общественный продукт состоит лишь из средств потребления (для рабочих и капиталистов).
Тут Сисмонди подошел вплотную к вопросу о реализации всего общественного продукта. Так как, с одной стороны, сумма дохода общества состоит из заработной платы, прибыли на капитал и земельной ренты, т. е. представляет собой v + m, и так как, с другой стороны, весь продукт общества по стоимости также распадается на v + m, то «национальный доход и годовое производство взаимно уравновешиваются» и должны быть (по стоимости) равны друг другу: «все годичное производство потребляется ежегодно, но так как часть его потребляется рабочими, которые отдают взамен ее свой труд, то они превращают ее в (переменный) капитал и воспроизводят ее, другая же часть, потребляемая капиталистами, отдающими взамен ее свой доход, уничтожается». «Весь годовой доход предназначен для обмена на все годовое производство». Исходя из этого, Сисмонди в шестой главе II книги, — в главе под заглавием «Взаимное определение производства потреблением и расхода доходом» конструирует следующий точный закон воспроизводства: «Доход прошлого года должен покрыть производство текущего года». Как же при подобных предположениях может иметь место капиталистическое накопление? Если весь общественный продукт должен быть целиком потреблен рабочими и капиталистами, то мы очевидно не выходим за пределы простого воспроизводства, и проблема накопления становится неразрешимой. В действительности теория Сисмонди склоняется к тому, чтобы объявить накопление невозможным. Ибо, кому же покупать добавочный продукт в случае расширения воспроизводства, раз весь общественный спрос определен суммой заработной платы рабочих и личным потреблением Капиталистов? Сисмонди и формулирует объективную невозможность накопления в следующем предложении: «После всего этого приходится сказать, что никогда невозможно обменять весь продукт данного года (при расширенном воспроизводстве. — Р. Л.) на весь продукт прошлого года. Когда производство возрастает постепенно, то обмен каждого года должен вызывать лишь небольшую потерю, улучшая в то же самое время условия для будущего». Другими словами, накопление должно при реализации всего продукта создавать каждый год излишек, который невозможно сбыть. Но Сисмонди боится последнего вывода и тотчас же спасается «на золотой серединке», прибегая к мало понятной уловке: «если эта потеря мала и хорошо распределена, то каждый перенесет ее, не жалуясь на свой доход. В этом-то как раз и состоит хозяйственность народа, и ряд этих маленьких жертв увеличивает капитал и национальный доход». Напротив того, если накопление производится без оглядки, то излишек, которого нельзя сбыть, возрастает и становится общественным бедствием; мы имеем в этом случае кризис. Решение Сисмонди является таким образом мелкобуржуазной уверткой, которая сводится к сокращению накопления. Сисмонди постоянно возвращается к полемике с классической школой, которая защищала неограниченное развитие производительных сил и расширение производства. Вся его работа посвящена предостережениям против фатальных последствий неограниченного стремления к накоплению.
Своими рассуждениями Сисмонди доказал, что он неспособен понять процесс воспроизводства как целое. Не говоря уже о его неудачной попытке разграничить с общественной точки зрения капитал и доход, его теория воспроизводства страдает от той основной ошибки, которую он перенял у Ад. Смита, а именно, от представления, что весь годовой продукт целиком уходит на личное потребление, не оставляя никакой части своей стоимости на обновление постоянного капитала общества, или, иными словами, что накопление заключается только в превращении капитализированной прибавочной стоимости в дополнительный переменный капитал. Если однако позднейшие критики Сисмонди, как например русский марксист Ильин [141] , указывая на эту основную ошибку в анализе стоимости всего продукта, думали, что от всей теории накопления Сисмонди как от неосновательной и «бессмысленной» можно отделаться улыбкой, выражающей превосходство критика, то они этим только доказали, что сами вовсе не заметили той проблемы, о которой собственно идет речь у Сисмонди. Что с фактом учета той части стоимости всего продукта, которая соответствует постоянному капиталу, проблема накопления далеко еще не разрешена, лучше всех доказал впоследствии анализ самого Маркса, который первый открыл указанную грубую ошибку Смита. Но еще ярче доказал это один факт в судьбах самой теории Сисмонди. Своей концепцией Сисмонди пришел к самому резкому столкновению с представителями и вульгаризаторами классической школы — с Рикардо, Сэем и Мак Куллохом. Обе стороны представляли здесь две противоположные точки зрения: Сисмонди — невозможность накопления, Рикардо, Сэй и Мак Куллох, напротив того, его безграничные возможности. Но по отношению к ошибке Смита обе стороны занимали одну и ту же позицию: как Смит, так и его противники, изучая воспроизводство, не обращали внимания на постоянный капитал, и никто столь претенциозным образом не превратил смитовскую путаницу в вопросе о разложении всего продукта на v + m в такой непоколебимый догмат, как это сделал именно Сэй.
141
Владимир Ильин, Экономические этюды и статьи. Петербург 1899.
Этого забавного обстоятельства должно быть, собственно, достаточно; чтобы доказать, что мы далеко еще не в состоянии разрешить проблему накопления капитала, если мы благодаря Марксу знаем, только то, что весь общественный продукт, помимо средств существования для потребления рабочих и капиталистов (v + m), содержит еще средства производства (с) для обновления потребленных и что накопление в соответствии с этим состоит в увеличении не только переменного, но и постоянного капитала. Мы увидим далее, к какой новой ошибке по отношению к накоплению приводило это настойчивое подчеркивание роли постоянного капитала в процессе воспроизводства. Здесь достаточно констатировать тот факт, что ошибка Смита по отношению к воспроизводству всего капитала представляет собой не слабую сторону специально в позиции Сисмонди, но, напротив, того, общую почву, на которой разыгрался первый спор о проблеме накопления. Отсюда вытекает, что буржуазная экономия отважилась взяться за запутанную проблему накопления, не покончив с элементарной проблемой простого воспроизводства; это бывает впрочем не только в этой отрасли знания; научное исследование идет причудливыми зигзагами и часто начинает как будто с верхних этажей здания, раньше чем закончен его фундамент. Это во всяком случае свидетельствует о том, какую трудную задачу задал Сисмонди буржуазной экономии своей критикой накопления, раз она, несмотря на все явно слабые стороны и неуклюжесть его дедукции, все-таки не оказалась в состоянии справиться с его критикой.
Глава одиннадцатая. Мак Куллох против Сисмонди
Исходившие от Сисмонди крики Кассандры против безрассудного расширения капиталистического господства в Европе вызвали против него резкую оппозицию с трех сторон: в Англии против него выступила школа Рикардо, во Франции — вульгаризатор Смита Ж. Б. Сэй и сенсимонисты.
В то время как в Англии
142
Статья в «Edinburgh Review» была, собственно, направлена против Оуэна. На 24 печатных страницах своей статьи он резко выступает против следующих четырех сочинений: против A New View of Society, or Essays on the Formation of Human Character, Observations on the Effects of the Manufacturing Sistem, Two Memorials on Behalf of the Working Classes, pressented to the Governments of America and Europe, и, наконец Three Tracts, and an Account of Public Proceedings relative to the Employment of the Poor. Анонимный автор пытается детально доказать Оуэну, что его реформаторские идеи ни в малейшей мере не направлены против действительных причин нищеты английского пролетариата, ибо эти действительные причины заключаются в переходе к обработке неплодородных земель (теория земельной ренты Рикардо), в хлебных пошлинах и высоких налогах, которые давят фермера и фабриканта. Итак свободная торговля и laisser faire — таковы альфа и омега! При беспрепятственном накоплении всякий прирост производства сам для себя создает приращение спроса. Ссылаясь на Сэя и Джемса Милля, автор обвиняет здесь Оуэна в «полном невежестве»: «In his reasonings, as well as in his plans, Mr. Owen shows himself profoundly ignorant of all the laws which regulate the production and distribution of wealth». От Оуэна автор переходит к Сисмонди, причем самый спор формулируется следующим образом: «Не (Оуэн) conceives that when competition is unchecked by any artificial regulations, and industry permitted to flow in its naturachannels, the use of machinery may increase the supply of the several articles of wealth beyond the demand for them, and by creating an excess of all commodities, throw the working classes out of employment. This is the position which we hold to be fundamentally erroneous; and as it strongly insisted on by the celebrared M. de Sismondi in his „Nouweaux Principes d'economie politique“ we must antreat the indulgence of our readers while we endeavour to point out its fallacy, and to demonstrate, that the power of consuming necessarilly increasses with every increase in the power of producing» «Edinburgh Review» Октябрь 1819, стр. 470
143
Заглавие этой статьи в подлиннике таково: «Examen de cette question: Le pouvoir de consommer s'acctoit-il toujours dans la societe avec re pouvoir de produire?» Достать «Анналы» Росси нам не удалось, но статья эта целиком перепечатана Сисмонди во втором издании его «Nouveaux Principes».
Сисмонди сам констатирует в своем ответе, что его прежняя полемика находилась под влиянием темных сторон торговых кризисов. «Та истина, которую мы оба ищем (когда Сисмонди писал свой ответ, он между прочим не знал, кто такой анонимный автор из „Edinburgh Review“), в настоящее время имеет огромное значение. Ее можно считать основной для политической экономии. Всеобщий упадок дает себя чувствовать в торговле, в мануфактурах и по крайней мере в нескольких странах даже в сельском хозяйстве. Страдания настолько длительны и ужасны, несчастье вторгается в такую массу семейств, что беспокойство и упадок духа охватывают всех, и основы хозяйственного порядка оказываются в опасности… Этому государственному упадку, вызвавшему столь огромные брожения, было дано два противоположных объяснения. Вы работали слишком много, говорят одни; вы работали слишком мало, говорят другие. Одни говорят: равновесие восстановится, и мир и благосостояние людей вернутся лишь тогда, когда вами будет потреблен весь избыток товаров, которые обременяют переполненный рынок, и когда вы в будущем будете сообразовывать свое производство со спросом покупателей; равновесие, говорят другие, установится лишь тогда, когда вы удвоите свои усилия, направленные к тому, чтобы накоплять и воспроизводить. Вы ошибаетесь, если вы думаете, что наши рынки переполнены, полна лишь половина наших магазинов. Наполним же и другую половину, тогда эти новые богатства будут обмениваться на другие и вольют новую жизнь в торговлю». Сисмонди выдвинул и формулировал здесь с исключительной ясностью самую сущность спора.
В самом деле, вся позиция Мак Куллоха держится и падает вместе с утверждением, что обмен является в действительности обменом товаров на товары, т. е. что всякий товар создает не только предложение, но и со своей стороны предъявляет спрос. В связи с этим спор принимает такую форму: Мак Куллох заявляет: «спрос и предложение являются выражениями, которые лишь коррелятивны и могут заменить друг друга. Предложение одного вида благ определяет спрос на другой вид благ. Так, спрос на данную массу сельскохозяйственных продуктов возникает тогда, когда в обмен за нее предлагается масса продуктов промышленности, производство которой стоило столько же, сколько и производство сельскохозяйственных продуктов; с другой стороны, действительный спрос на данную массу промышленных продуктов возникает тогда, когда в обмен на нее предлагается масса сельскохозяйственных продуктов, вызвавших такие же расходы» [144] . Уловка нашего рикардианца совершенно очевидна: он хочет оставить в стороне денежное обращение и представить дело так, как будто товары покупались и оплачивались прямо товарами.
144
L. с., 470.
Из условий высокоразвитого капиталистического производства он вдруг переносит нас во времена первобытной меновой торговли, которая еще в настоящее время преуспевает в центральной Африке. Отдаленное зерно истины этой мистификации состоит в том, что деньги при простом товарном обращении играют лишь роль посредника. Но именно вмешательство этого посредника, которое в процессе обращения Т-Д-Т (товар-деньги-товар) разделило во времени и в пространстве оба акта обмена — продажу и покупку — и сделало их друг от друга независимыми, — именно оно обусловливает тот факт, что за любой продажей отнюдь не следует сейчас же покупка, и, во-вторых, что покупка и продажа отнюдь не связаны с одними и теми же лицами и лишь в исключительно редких случаях имеют место между одними и теми же «personae dramatis». Но против этого как раз-то и грешит Мак Куллох: он делает противное здравому смыслу допущение, когда он противопоставляет друг другу промышленность и сельское хозяйство как покупателей и продавцов в одно и то же время. Общность категорий, которые к тому же изображены как вступающие в обмен в их целом, маскирует здесь фактическую раздробленность того общественного разделения труда, которое влечет за собой бесчисленное множество частных меновых актов, при которых совпадение покупок и продаж противостоящих друг другу товаров является редким исключением. Упрощенное понимание Мак Куллохом товарообмена вообще делает совершенно непонятным экономическое значение денег и их появление на исторической сцене, ибо оно прямо превращает товар в деньги и приписывает ему свойство непосредственно обмениваться на другие товары. Ответ Сисмонди несомненно довольно беспомощен. Чтобы доказать непригодность для капиталистического производства картины товарообмена, которую дает Мак Куллох, он ведет нас на лейпцигскую книжную ярмарку.
«На книжную ярмарку в Лейпциге съезжаются книготорговцы со всей Германии; каждый из них привозит с собой и выставляет для продажи четыре или пять произведений, из которых каждое напечатано изданием в 500 или 600 экземпляров. Каждый из книготорговцев обменивает свои книги на другие и привозит домой 2400 томов, т. е. столько же, сколько он доставил на ярмарку. Но он привез четыре разных произведения, а везет домой 200 разных произведений. Таковы коррелятивные и могущие заменить друг друга понятия спроса и производства ученика Рикардо: одно покупает другое, одно платит за другое, одно является следствием другого. Но, по нашему мнению и по мнению книготорговца и публики, спрос и потребление еще не начались. Плохая книга, если она и обменена в Лейпциге, тем не менее остается непроданной (это большая ошибка Сисмонди! — Р. Л.); она с одинаковым успехом будет заполнять полки книготорговца как в том случае, если в ней никто не нуждается, так и в том, если потребность в ней уже удовлетворена. Обмененные в Лейпциге книги лишь тогда будут проданы, когда книготорговцы найдут частных лиц, которые будут не только требовать эти книги, но и проявят готовность принести некоторую жертву, чтобы извлечь их из обращения. Лишь эти лица образуют действительный спрос». Несмотря на наивность этого примера он ясно показывает, что Сисмонди не поддается уловке своего противника и понимает, о чем в сущности идет дело [145] .
145
Лейпцигская книжная ярмарка Сисмонди в качестве микроскопа капиталистического мирового рынка пятьдесят лет спустя радостно праздновала свое воскресение из мертвых. Мы говорим о научной «системе» Евгения Дюринга. В своей уничтожающей критике несчастного универсального гения Энгельс объясняет эту мысль тем, что Дюринг показал себя «истинным немецким литератором»; он говорит, что Дюринг хочет объяснить действительные промышленные кризисы на воображаемых кризисах на лейпцигском книжном рынке; морскую бурю — бурей в стакане воды; но в действительности наш великий мыслитель (Дюринг) сделал здесь, как и во многих других случаях, указанных Энгельсом, тайное позаимствование.