Наледь
Шрифт:
Синельников коротко попрощался и прошел к своему "газику". Шофера у него не было, он водил машину сам. Через минуту его "газик", оставляя рыжие клубы пыли, катил по разбитой грузовиками дороге.
Не понравился ему этот новый инженер. "Тоже мне ревизор...
– думал он про Воронова.
– Все с подвохом норовит. И, кажется, склонный к демагогии..."
Синельников в общем был доволен тем, что ему быстро удалось отделаться от Воронова. Вчера всю ночь главный инженер кутил с друзьями, а теперь у него трещала голова. Ему хотелось бы свернуть домой и поспать немного, но
Синельников быстро гнал машину по красновато-желтой пыльной дороге с шершавым щебеночным покрытием к центру города, как условно назывался в Тихой Гавани район Управления. Здесь, среди двухэтажных домов на увалистой, точно спиленной сопке красовалось трехэтажное белое здание с тяжелым фронтоном. Оно строилось под трест, и теперь его просторные кабинеты, кроме Управления, занимал Дом техники, а на первом этаже расселились еще и монтажники.
Синельников быстро поднялся к себе на второй этаж. Его кабинет находился рядом с кабинетом начальника, а промежуточную комнату, как и обычно, занимала секретарша. Она встретила его приветливой улыбкой, кокетливо откинув голову и подставляя щеку для поцелуя.
– Что за глупости, Неля!
– строго сказал Синельников.
– Да никого нет.
– Черт знает что!
– недовольно проворчал он и торопливо поцеловал ее в щеку.
Это была совсем еще юная девушка с копной коротко остриженных черных волос, тонкошеяя и оттого похожая на черную хохлатую птицу. Она приехала сюда два года назад по комсомольской путевке, перебрала несколько профессий, пока Синельников не приютил ее у себя.
– Где Лукашин?
– Только что ушел на обед.
– Пешком?
– Разумеется.
– Моционит... Успею догнать?
– Конечно.
– Ну пока! Ступай обедать, Неля, - бросил на ходу Синельников.
Начальника догнал он на просеке, проложенной под высоковольтную линию. Лукашин стоял на тропинке возле стальной опоры и, прикрываясь рукой, смотрел наверх - там сидел, нахохлившись, ястреб возле свитого на самой макушке гнезда.
– Неплохо приспособился, а, деятель?!
– заметил он, радостно щурясь. Умнейшая тварь.
Лукашин любил прогулки - его сухое, серого цвета, словно пропыленное цементной пылью лицо выражало постное благодушие.
– А может быть, он подстерегает владельца этого гнезда? Кто знает, поддержал разговор Синельников.
– Отвез новичка?
– Ознакомил.
– Ну, какое впечатление?
– Да не поймешь его: на вид - битюг здоровый, а ломается, как разборчивая барышня, - то ему не по душе, это не по сердцу!
Лукашин безмятежно улыбнулся.
– Да, на вид он ничего парень. Что ж, поживем - увидим.
4
Надежды Воронова на семейную жизнь не оправдались. Его невеста, или полужена, как он говорил, ответила, что приехать не сможет - очень занята...
И теперь он помимо воли своей в часы тягостного вечернего одиночества думал о ней, об их встречах, о прошлой ленинградской жизни.
Его поездку на Камчатку некоторые из друзей, и особенно она, назвали в свое время бегством
Воронов вспомнил тот летний день, когда он в расшитой рубашке с закатанными рукавами зашел в последний раз в проектный институт. За одним из столов с ним по соседству сидела она, Марина.
– Пошли, - поманил он ее.
– Куда ты меня ведешь?
– спросила она в коридоре.
– Что-нибудь случилось?
– Потом, потом скажу.
И только на улице, когда она отказалась идти дальше, он показал ей направление и билеты.
– Ты что, с ума сошел?
– Она растерянно смотрела на него.
– А как же я?
– Ты?
– он в недоумении пожал плечами.
– Если захочешь, то приедешь.
– Ты в самом деле уезжаешь?
– спрашивала она с испугом.
– Послушай. Сейчас же иди и сдай билеты.
– Марина, это невозможно...
– Как невозможно?! Что ты говоришь? А я для тебя ничего не значу?
Она вдруг закрыла лицо руками и заплакала по-детски навзрыд. Он не ожидал такого исхода и растерялся. Женатыми они не были. И пожениться не собирались. По крайней мере в ближайшее время. "Не к чему нищету разводить", - думал Воронов. И в самом деле - получал он всего тысячу двести рублей, жил в каком-то чулане, Видов на прибавку и на квартиру никаких. Идти в зятья, в директорскую квартиру папы, не хотел, гордость не позволяла... Так они и жили недолгими встречами наедине да надеждами. И вдруг эти слезы при расставании!..
– Ну ничего, ничего, - он неуклюже утешал ее.
– Пока поживешь здесь... А там видно будет, захочешь - приедешь.
– Поживешь, приедешь...
– говорила она, вытирая слезы.
– Как все просто! И он все уже решил за меня.
– Да ведь я один уезжаю.
– Боже мой! А я тебе просто знакомая? Да?
– Ну, виноват... Извини.
– Так почему же ты не посоветовался со мной?
– Я знал, что ты; будешь против, - простодушно ответил он.
– И это говорит человек, с которым столько пережито!.. А до него ничего не доходит! Спокоен, как деревянный истукан.
– Успокойся, успокойся, - он попытался обнять ее за плечи.
– Не трогай меня!
– Ну, хорошо, хорошо...
– Чего же хорошего?!
– она обернулась к нему, тревожно смотрела в глаза.
– Да что с тобой случилось? Какая тебя муха укусила? Зачем тебе нужна эта поездка?
Зачем? Что он мог ей сказать?
– Ты словно бежишь от чего-то? Может быть, от меня?
– Мариша!
– он взял ее руку.
– Я не могу тебе ответить так просто... Я еще сам многого не понимаю. Но ты здесь ни при чем. Тебя я люблю по-прежнему. Только не по себе мне как-то здесь. Будто я на чужом месте сижу и не своим делом занимаюсь.