Налог на убийство (сборник)
Шрифт:
Вороны живут долго. Та стая, непобедимая, как коррупция, и поныне обитает в Кремле, олицетворяя преемственность власти. Бороться с ней бессмысленно даже суперсовременными средствами, ибо на гнездовьях в Кремле ослабленную стаю мгновенно сменит новая – более сильная, хищная и организованная. Ведь за долгие годы совместного проживания с людьми пернатые, якобы, разбойницы превосходно усвоили их, людей, повадки.
– Такая вот, мужики, орнитологическая иллюстрация к вопросу о столице и власти, – подбил бабки Вадим Токмаков, – Москва столичный престол другим городам не уступит, потому что именно в ней обосновалась самая многочисленная и деятельная стая. Она же и будет решать, кому рулить в Кремле.
Хотя, кто знает? Москва, конечно, первый город, но и Питер не второй.
…У выхода Токмаков задержался, не сразу попав в рукава своего, а точнее, арестованного в счет недоимки полушубка. Договорились, что завтра утром Гайворонский заберет тулупчик в аэропорту.
– Петруша, – кивнул Артур Николаевич своему новому телохранителю, – помоги гостю, пожалуйста.
Вадим застегнул пуговицы. Петруша распахнул дверь, над которой тут же зажегся плафон. В ярком свете серебрились снежинки – совсем как в первое утро петербуржской оперативно-следственной бригады в этом городе, – напоминая волшебную сказку про Снежную королеву.
И Вадим Токмаков, в результате пива с водкой утративший здоровую подозрительность, не сильно бы удивился, вылети сейчас из переулка серебряные сани, запряженные лапландскими оленями. Тем более, что-то там действительно серебрилось, – в переулке напротив выхода из сауны.
4. Стрельба по силуэтам
Серебром в коротком переулке, тускло освещенном единственным фонарем, отблескивал джип «Монтерей».
– А вы, храбрецы, кусачек маникюрных испугались, – сказала Людмила Стерлигова, доставая из сумочки клиппер для ногтей.
– Чего это ты вдруг решила красоту
«Ты будешь вторым, толстяк. А первым – этот живчик за рулем, который пристраивался ко мне еще там, в парадняке, где убили Костомарова», – подумала Людмила, вслух сказав:
– Длинные ногти мешают стрелять.
Наверное, стрелять ногти действительно немного помешали бы. Зато с их помощью Людмила легко распутала узелок на коробке с пистолетом.
«Щёлк, щёлк», – вкривь и вкось кромсал клиппер длинные ногти недавней операционистки, заряженной на убийство. Ничего, ногти отрастут, а этим трем козлам уже будет не подняться…
Живчик по кличке Хан снова зашевелился. На этот раз его движение сопровождалось длиннопротяжным звуком передернутого автоматного затвора. Одновременно из состояния покоя вышла и гора мяса, именуемая Ноздрей. Оба подались к ветровому стеклу джипа, словно притянутые огоньком вспыхнувшего через проспект матового фонаря.
Плафон загорелся над дверью, до этого бывшей незаметной на фоне темного цоколя здания. Людмила давно угадала, что это тыльная сторона ночного клуба «Клозет». Веселое заведеньице, любого из посетителей которого Людмила Стерлигова, честно говоря, без колебаний отправила бы прохладиться в ад.
Почему-то ад, это неуютное местечко для разных педиков, представлялся ей в виде огромной морозильной камеры, как на мясокомбинате. Только там люди поменяются местами с животными. Двуногие будут висеть на крюках, четвероногие – осуществлять высшую справедливость за своих собратьев, которых людское племя пожирает в несметных количествах, в чьи шкуры без зазрения совести одевается.
Как, например, человек в белом полушубке, появившийся на пороге открытой двери под фонарем. Его силуэт был отчетлив, словно мишень в тире, и уже в следующую секунду Людмила поняла, что эта большая мишень ей прекрасно знакома…Иван Гайворонский, нахлобучив шапку, шагнул к порогу открытой двери.
– «Постой, паровоз, не спешите колеса!» Ты уважение к гостю имеешь, или как? Пропусти вперед Вадима Евгеньевича, – сказал Стреляный, удержав Ивана за руку, и шепнул на ухо: – Мы с тобой по процентику еще не определились, забыл?
– Да нет вопросов, Николаич! – вполголоса отозвался заметно повеселевший Иван. – Пусть будет сорок, только помоги с черными по уму перетереть вопросец. Мне теперь на тот свет не катит. Я ж на пенсию из органов ухожу, а как говорил Скотч Печкин…
– …на пенсии жизнь только и начинается, – продолжил за него Артур Николаевич. – Кому как мне этого не знать, да… К тому же там, куда тебе не катит, нет ни баньки, ни водки, ни девочек.
– Вот, кстати бы, на посошок, – предложил Гайворонский. – Ты как, Вадим?
Токмаков, уже стоявший на пороге, обернулся. Порог как бы делил мир надвое. Слева – тепло и мягкий свет уютной прихожей, где стояли, образуя живописную группу, Иван Гайворонский, Артур Николаевич и чучело медведя с подносом в лапах. Из всей троицы именно к нему, бедолаге, Вадим испытывал наибольшую симпатию.
Двое же остальных… Закон был против них бессилен, в том смысле, что оба использовали его как хотели, в основном в извращенной форме. Оставалась надежда на Бога. А Бог, как известно всем, кто ходит по грани, по лезвию бритвы и острию ножа, Бог – он не фраер. Бог правду видит и воздает каждому по делам его: рано или поздно.
По правую руку Вадима Токмакова как раз и простирался суровый Божий мир с морозцем и ветром, набиравшими силу. Невидимые ниточки, по которым скользили с неба снежинки, теперь уже были натянуты косо к земле. Из доступных оперу радостей жизни у Токмакова оставалась единственная – мужественно идти навстречу ветру.
И, как подобает положительному герою, он уверенно шагнул за порог навстречу неблагоприятным метеорологическим условиям.
…Это было, как рукопожатие старого верного друга, – рукоятка пистолета удобно легла в ладонь Людмилы Стерлиговой.
Пока еще не видимый, пистолет тем не менее уже придавал уверенности. С ним Людмила сумела завоевать с полдюжины медалей на различных соревнованиях, а сейчас…
Ей вдруг захотелось громко сказать что-нибудь вроде «допрыгались, козлы!», как произносят это в американских боевиках, но жизнь не фильм – дубля не будет, и все здесь получается не по сценарию.
Кандидатом номер один на пулю был, по замыслу Людмилы, сидевший за рулем Хан. У него – автомат и отличная реакция, он наиболее опасен из всей троицы. Но вышло по-другому. Тот молодой, противный, что елозил рядом на сиденье, – он первым заметил пистолет, и первый выстрел тоже достался ему: в упор, в живот.
Чуй согнулся, захрипел, ткнувшись головой в переднее сиденье. Людмила поняла, что не успеет поднять руку с пистолетом, и выстрелила в Хана прямо через спинку кресла, непредвиденно израсходовав на это три патрона. В салоне джипа запахло порохом, как в тире после отстрела первой серии.
Знакомый, щекочущий нервы запах. Но Людмила еще не отстреляла свою серию. В обойме оставался пятый патрон. И последний силуэт – перед глазами.
Не только силуэт. Ноздря уже потянулся к ней своими ручищами, когда она нажала на спуск. Лицо Стерлиговой обожгли капли крови, как в том подъезде, где убили Костомарова, а потом и двух его собак.
Только на этот раз кровь была солонее – злая человеческая кровь.
Едко дымила поролоновая набивка сидений, опаленная выстрелами в упор.…Добрые сказки заканчиваются с первыми выстрелами. Повернув голову на звук негромких хлопков, Вадим Токмаков успел заметить несколько вспышек, осветивших серебряный джип. Там, внутри, словно чиркнули пару раз спичкой, будто кто-то раскуривал трубку и все не мог раскурить. С трубками всегда бывает морока…
Отработанным жестом, в последнее время уже ставшим дурной привычкой, Вадим достал пистолет и отпрянул за дверь, мгновенно угодив в лапы бурого медведя. То есть набитого из него чучела.
– Ты чего? – ошалело спросил Гайворонский.
– Стреляют, – ответил Токмаков бессмертной репликой Саида.
– Кто?
Вопрос остался без ответа. Токмаков пожал плечами, Стреляный, который мог бы внести полную ясность по данной теме, предпочел индифферентно промолчать, ну а бурый медведь – тот и вовсе был не при делах. Чучело и есть чучело.
Вадим честно вернул медведю выбитый из лап поднос, поставил в угол мешавшую ему шпагу и выглянул за дверь. Ему показалось, что снег пошел гуще. А еще – но это уже не было обманом зрения – что одна из дверей джипа, до того закрытая, теперь распахнута. Задняя дверца с правой стороны.
– Пойдем, глянем, что там? – обернулся Вадим. Заманчивое предложение кануло в тишину. Точно так, как перед этим благополучно повис в воздухе риторический вопрос, кто стрелял.
Вадим один вышел на свежевыпавший снежок. Отпугнутая выстрелами сказка скрылась с места происшествия, но какое-то продолжалось колдовство. Хотя время было вполне детское – начало двенадцатого – рядом в эту минуту не оказалось ни людей, ни машин.
Вадим перебежал проспект, оставив за собой размашистую строчку следов, и нырнул в переулок, где стоял джип. За ветровым стеклом никого не было видно, снег глушил шаги, и в этой настороженной тишине Вадиму показалось, будто он один в этом городе.
Это было ошибочное мнение. Современный большой город никогда не спит, имея тысячи глаз и ушей. Всегда найдется любопытствующий, которому в данный момент нечего делать, но который с интересом понаблюдает, что делаете вы.
Такую роль играл сейчас Скотч. Именно играл, в меру сил и возможностей изображая пьянчугу, спрятавшегося от ветра в подворотне. Что с такого взять? Между тем под курткой «бомжа» был пистолет с глушителем.
Если бы события развивались так, как планировал Скотч, то сразу после выстрелов Людмилы Стерлиговой парню в белом полушубке следовало упасть, а джипу сорваться с места.
Но – не срослось. Так бывает. Где-то, видно, была допущена ошибка, и вышел облом. Выстрелив пять раз, девчонка сама как пуля вылетела из машины, мгновенно канув в темном переулке. А тот, кому полагалось бы сейчас покрываться инеем на морозе, осторожно шел к джипу в завивавшейся поземке, держа наготове ствол.
Просунув под куртку руку, Скотч поставил свой пистолет на предохранитель. Он не будет стрелять. Заказчики уже неплатежеспособны, а заказанный никуда от него не денется. Месть – то блюдо, которое нужно оставлять на десерт.
Но вот с девчонкой стоит разобраться. И он нырнул в проходной двор.…Гайворонский догнал Вадима возле джипа. Заглянул в салон:
– Блин, вот это разборка!
Зубы Ивана щелкали не от мороза:
– Глянь, черные! И Ноздря с ними. Они… Они… Эти были точно по мою душу!
Вадим посмотрел на часы. Тридцать пять двенадцатого. Рука покрылась гусиной кожей. Он надеялся, что только от мороза:
– Надо вызвать милицию. И «скорую». Хотя живых тут уже нет.
Предложение не вызвало у Гайворонского прилива энтузиазма. Скорее наоборот:
– Давай-ка сваливать. Не хочу светиться, а то пересекутся оперативные интересы…
– Об этом раньше надо было думать, конспиратор хренов! – не сдержался Токмаков. – Когда американца
– Так все же было по закону, – после паузы ответил Гайворонский. – Торговля без контрольно-кассовой машины, пресечение…
– Знаю я этот закон! – отмахнулся Вадим. – Как у нас на совещании генерал сказал однажды: «Хоть мы и правоохранительный орган, но законность-то должна быть!»
– Ну ты чего! Взъелся как собака бешеная! – сказал Иван Гайворонский, промокнув вспотевший лоб рукавом такого же, как у Вадима, светло-желтого полушубка.
Токмаков невольно повторил этот жест. С чего бы он вдруг решил читать мораль над криминальными трупами? И кому – такому же фактически криминальному «авторитету», только при погонах, ксиве и стволом на постоянке.
Его моралью не проймешь. Бесполезняк. Лучше попытаться выяснить, чьи это следы узкой цепочкой убегают от джипа.
Вадим пошел по этим следам, которые на глазах переметал снег. Он не успел сделать и десяти шагов, как увидел пластиковую карточку – пропуск в Стена-банк. Нагнулся, поднял, сумев прочитать имя, выбитое латинскими буквами: Ludmila Sterligova.
В переводе на русский сие неоспоримо означало, что все три криминальных трупа – дело рук новой знакомой Вадима Токмакова.
Но карточку – пропуск в Стена-банк – все равно требовалось отдать.…Скотч перехватил Людмилу в проходном дворе под аркой старого купеческого дома, стилизованного под средневековый замок. Увидев ее – с бешеными глазами, с автоматом, который она сразу почти профессионально вскинула, – Скотч вспомнил Чечню и украинскую снайпершу – свою первую в жизни женщину. Так, как с ней, у него после не было ни с кем.
Скотч сунул руку в карман.
Людмила передернула затвор.
Скотч достал телефон:
– Сейчас я позвоню, Ведь ты выполнила контракт… Правда, не так, как договаривались.
Автомат придавал Людмиле уверенность. Она сумела даже пошутить:
– Неустойку предъявлять теперь некому.
– Зря так думаешь, Людмила – сказал Скотч. – У этих двоих было много бойцов. Двое сейчас у тебя на кухне. Ждут моего звонка, чтобы уйти.
– Так звони! Скорее, блин!
Скотч подумал, что и в самом деле нужно торопиться. Скоро обнаружат трупы, вызовут ментов, те пустят собаку по следу женщины.
– Уйти-то они уйдут, но перед этим включат газ, – сказал Скотч. – Три конфорки откроют на полную, а четвертую зажгут.
– Что?! Что ты сказал?
– Я не люблю повторять дважды, но учитывая форс-мажор… Позвоню я им, или нет, газ они включат все равно. Это не я придумал, так им приказал Ноздря. Эй, осторожнее со спуском…
Он едва успел отпрыгнуть за мусорные баки – автоматная очередь загрохотала под сводами кирпичной арки.
Теперь уже точно нельзя было медлить. Выбить автомат из женских рук, неожиданно сильных, для опытного убийцы оказалось не слишком трудно. Вырубить ее саму было чуть сложнее. Но самое тяжелое ждало Скотча впереди: как мешок перекинув рослую и крупнотелую женщину через плечо, он побежал к своей машине.
Что-то ему это напоминало.
Чечню, когда они с Оксаной делали ноги из казармы спецназа…А поземка все мела…
Вадим быстрым шагом вернулся в «Клозет», чтобы взять у хозяина ключи от какой-нибудь машины. Странно, но свет в предбаннике не горел, и Токмаков с разбега второй раз за вечер угодил в лапы медведя. Мишка встретил его будто старого знакомого, тепло заключив в лохматые объятия. Кажется, они даже поцеловались с косолапым, словно руководители двух партийно-правительственных делегаций времен застоя. При этом Токмаков, вероятно, представлял Партию любителей пива, а медведь, соответственно, «Единую Россию», символом каковой он и являлся.
«Будь ты неладен, мишка!» – сказал ему Токмаков, отыскивая на стене выключатель, а когда свет загорелся, увидел еще одного встречающего. Тот принадлежал к самой многочисленной и представительной партии, из когда-либо существовавших. К Партии мертвых, в которую за последние две недели не по своей воле записались многие знакомцы Вадима Токмакова – от …в Санкт-Петербурге до Костомарова в Саратове.
А началось все с Коряпышева в Будапеште. И вот теперь – еще один.
Высвободившись из набитых опилками медвежьих лап, Токмаков подошел к Артуру Николаевичу Стреляному. Вопреки фамилии, тот оказался не застрелен, а заколот. Заколот шпагой в сердце, которая удерживала тело в вертикальном положении, глубоко вонзившись в деревянную стенку.
Рукоятка «Попрыгуньи», увенчанная набалдашником для «раушинг-наркоза», еще покачивалась, но убийцы в предбаннике уже не было. Выполнив поставленную перед ним задачу, подосланный телохранитель Петруша предусмотрительно исчез. Так до бывшего подполковника милиции дотянулась рука криминального авторитета Ноздри, теперь уже тоже бывшего. Мертвый хватает живого, и оба отправляются на тот свет в одном вагоне.
Токмаков выбежал на улицу, прихватив с пола тросточку Артура Николаевича с тяжелым серебряным набалдашником. Среди припаркованных у клуба машин выбрал простенькую «Ауди-100» без особых электронных наворотов, и не ошибся: «старушка» даже не пикнула, когда он разбил набалдашником боковое стекло.
Через десять минут Вадим уже набирал номер квартиры Людмилы на панели домофона. Ему никто не ответил. Он попытался еще раз, – и снова длинные гудки.
Сигарета зажглась с третьей попытки. Входная дверь подалась со второй. Перепуганная консъержка выдала дубликат ключа от квартиры с первой.
Только там никого не оказалось. Токмаков пробежал по всем комнатам, распахнул каждую дверь – в туалет, кладовки, ванную, проверил шкаф-купе – пусто!
На полу в детской лежал пистолет. Пистолет-зажигалка, который он подарил Кирюхе…Людмила очнулась, обнаружив себя на переднем сиденье «жигулей». Руки были стянуты за спиной чем-то липким и прочным. Голова кружилась, перед глазами мерцали и переливались огоньки, но все же Людмила узнала эту старую пятиэтажку.
Здесь, в этом дворике, где остановилась машина, прошло ее детство. Теперь здесь жила мама и…
Людмила рванулась, вспомнив все: Кирюха! Мама!
Но с губ сорвалось только мычание – клейкая лента запечатала рот.
Скотч удовлетворенно кивнул головой:
– Какие мы нежные, однако. По моим расчетам, должна была очухаться раньше… Теперь слушай внимательно. Ты сорвала мне хороший контракт. По твоей вине я потерял большие деньги. Мои деньги ты расстреляла в том джипе. Придется отработать, ясно?
Людмила закивала головой так, словно отбивала в церкви земные поклоны. Да она их и точно отбивала – мысленно, с одной только мыслью о сыне, даже не думая больше о матери, только он, он, Кирюха!
По лицу женщины текли слезы.
Скотч тоже кивнул, удовлетворенно:
– Ладно, по первому вопросу договорились. Как будешь отдавать долг, после объясню.
Резким движением он сорвал с губ Людмилы скотч:
– Переходим ко второму вопросу повестки: хочешь, чтобы твой сын остался жив?
Людмила расклеила липкие губы:
– Я все сделаю.
– Знаю, – кивнул Скотч, – с мамашками лучше всего работать, за своего щенка… Впрочем, хватит лирики. Разомни вот лучше руки!
Когда в затекшие руки вернулось кровообращение, Скотч передал Людмиле все тот же, уже знакомый ТТ с глушителем.
– Сейчас я звоню нукерам Ноздри, через минуту-другую они выйдут, а дальше тебе работать. Помни, они включат газ, чтобы я им сейчас ни сказал. Так что времени у тебя – с гулькин хер!
Людмила вышла из машины. Было тихо. Мела поземка…
Скотч опустил стекло дверцы, и оттуда на Людмилу равнодушно глянул черный зрачок автоматного дула:
– Ключи от квартиры приготовь заранее.
Скотч набирал номер телефона.
Людмила стала вполоборота к двери парадной, ноги на ширине плеч, пистолет опущен стволом вниз.
Стрельба по силуэтам. Все просто.
На четвертом этаже «хрущевки» светились знакомые окна…Красная «Ауди-100» влетела в тихий дворик, когда все уже было кончено.
Два тела, пистолет и гильзы на снегу. Взбегая на четвертый этаж, Токмаков подвернул ногу, доковылял, держась за перила.
Пистолет не доставал, и так было ясно, что план по трупам на сегодня выполнен без его помощи.
Из распахнутой настежь двери квартиры тянуло газом. Альбина Павловна стояла на пороге, держа за руку Кирюху. Глаза у обоих были квадратные.
– Что с Людой?
– Ушла…
Токмаков не стал больше ничего спрашивать. Раз ушла, значит, жива. А ему надо быстрее вернуть взятую напрокат «Ауди» на место. И не забыть в машине тросточку Стреляного. Для кого-то улика, для него теперь – память.
На улице он стянул кепку и подставил лицо снежинкам, благо небо на них не скупилось. Снег шел еще гуще и чаще. Заворачивалась настоящая метель. Вероятно, в небесной канцелярии, обидевшись на учиняемый на подконтрольной территории беспредел, решили посильно ответить на него.
Но ответ был явно неадекватным. Вот если бы метель была свинцовой!
Подумав об этом, Токмаков поднял с земли отработавший ТТ, снял затвор с затворной задержки – мастерица стрельбы по силуэтам высадила всю обойму – и заткнул за ремень джинсов.
Еще один сувенир на память.Глава одинадцатая
Отчет по командировке
1. Знающий не говорит, говорящий не знает
В Нью-Йорке Карела Бредли на каждом шагу радовала весна, – теплая, солнечно-золотая, как свежеотчеканенный червонец. Такими монетами Российское правительство при Ельцине намеревалось выплачивать долги бюджетникам. Естественно, из этой затеи ничего не вышло. Золотые монеты канули в прошлое вместе с двумя Великими державами – СССР и Российской империей, где они имели хождение.
Нынешнее государство с аббревиатурой РФ, как убедился вернувшийся оттуда только позавчера Карел Бредли, на титул Великой державы и золотые монеты претендовать не могло. Там царила зима, там было неуютно и холодно, словно в аду до того, как запустили в эксплуатацию первую кочегарку. Но и эта страна, к которой он отнесся столь пренебрежительно, сумела нагнать на него страху!