Наложница фараона
Шрифт:
Мальчик говорил смело и в голосе его ощущались какие-то странные бесшабашность и презрение. Он был сильный, рослый для своих неполных десяти лет, черты его лица отличались правильностью, глаза у него были голубые, взгляд недетски холодный. Поднявшись, он отвел со лба растрепанные светлые волосы и решительно пригладил их. Заговорил он громко и отчетливо. Окраинный судья поглядывал на своего воспитанника-слугу с досадой и какой-то странной боязливостью, которую пытался маскировать напускной сердитостью.
И только подозрительный человек-еврей, казалось, был равнодушен ко всем несколько необычным свойствам этого мальчика.
Юный Дитер
— Это у нас, должно быть, в роду, — добавил мальчик с некоторой спокойной, сдержанной горделивостью. — Мой отец служил в войске господина фон Гогенлоэ Старшего, покойная мать мне рассказывала.
Окраинный судья, услышав это, сморщил лицо и хотел было заметить, что на самом-то деле никто сроду не слыхал, чтобы у Дитера был хоть какой-то отец, пусть даже и не храбрый вояка из войска Гогенлоэ, а самый никчемный бродяга. Но нет! Впрочем, многие пьянчуги окраинного квартала могли претендовать в случае Дитера на отцовство. Однако судья ничего не сказал и походя издеваться над мальчишкой не стал. Что-то сдерживало его, и отнюдь не чрезмерная доброта.
— А как ты полагаешь, — спросил мальчика Франк, — этот человек, который предложил тебе обменять фляжку на самострел, он-то знал, что фляжка — из серебра?
Франк доброжелательно посмотрел на Дитера.
— Еврей что ли? — начал тот решительно и независимо. — Еврей, конечно, знал. Я заметил, как он украдкой ногтем царапал фляжку. Знал он!
— Знал, — повторил Франк, и быстро, почти резко, словно сбрасывая какое-то наваждение, словно бы даже мгновенно наслаждаясь победой — и это было странно — бросил мальчику, — Стало быть, и ты знал, ведь ты заметил, как он царапал ногтем.
Окраинный судья хмыкнул удовлетворенно. Человек-еврей устало и равнодушно глядел в стену. До него все эти психологические тонкости явно не доходили.
Мальчик молчал. И в молчании его было презрение.
Франк снова скрестил пальцы и подумал. Затем сделал знак служителю. Тот обмакнул в чернильницу гусиное, остро заточенное перо.
— Это дело я предполагаю решить следующим образом, — заговорил Франк. — Поскольку серебряная уксусница налицо и будет возвращена владельцу, обвинение в краже с мальчика Дитера снимается. Еврей Вольф приговаривается к уплате штрафа за то, что ввел мальчика в заблуждение и воспользовался его ребяческим невежеством. — Франк посмотрел на судью из окраинного квартала. — Я попросил бы вас не наказывать мальчика за его совершенно детскую провинность. — Когда Франк произнес это, на лице его быстро промелькнула тень недовольства собой.
Окраинный судья взял пресловутую уксусницу и велел Дитеру следовать за ним. Едва они вышли, Элиас Франк отпустил стражников. Еврей подался вперед и смотрел на свой мешок, набитый какой-то одеждой, посудой, оловянной и погнутой, и прочим хламом.
— Можешь забрать это, — Элиас кивком указал ему на мешок.
Тот поднялся было, но снова сел и закашлялся. Кашлял он некрасиво, с натугой, изо рта вылетали брызги темной, дурно пахнувшей слюны. Но не этот приступ кашля был причиной его промедления. Он почувствовал, что судья хочет ему что-то сказать, и понял, что это «что-то» не будет таким
Судья повернулся к служителю.
— Собери бумаги. Дверь я запру сам.
Служитель начал собирать бумаги. Еврей Вольф торопливо поднялся, взял мешок, вскинул на спину и направился к двери. Судья поколебался и, кажется, хотел его окликнуть, но вдруг словно бы что-то понял и окликать Вольфа не стал.
Элиас Франк в своем темно-золотистом новом плаще и в мягкой черной шляпе с небольшими округлыми полями и чуть приподнятой тульей запер дверь суда и обернулся. Из-под шляпы выбивались его очень темные вьющиеся волосы. Он выглядел моложе своих лет. Казалось, он кого-то искал, но не хотел, чтобы это было заметно. Впрочем, искал он Вольфа и тот об этом знал и даже этого ждал.
Вольф стоял, привалившись к стене дома, у поворота, где гористая улочка резко уходила вниз. Одной рукой он придерживал мешок, другой опирался о стену. Элиас Франк прошел мимо и едва приметно кивнул. Вольф снова вскинул на спину мешок, двинулся следом за Франком и наконец с ним поравнялся. Внезапно налетевший легкий ветерок слегка колыхнул темно-золотистый плащ Элиаса. Лучи все еще яркого закатного солнца заставили отлично выделанную ткань радостно вспыхнуть. Вольф скосил глаза на это внезапное радостное сверкание и чуть прижмурился.
— Наконец-то стало прохладнее! А то целый день вздохнуть нельзя было. Раскроешь рот — и казалось, вдыхаешь жар раскаленного очага. — Элиас Франк дружелюбно обратился к Вольфу и повернул к нему голову. Он говорил таким тоном, будто никакого суда не было и в помине, будто и не присудил он Вольфа к уплате штрафа. А вот просто они случайно встретились и теперь не без приятности поболтают.
— Да, страшно жарко было весь день, — подхватил Вольф, охотно перенимая интонации Франка.
Рядом с нарядным и крепким Элиасом Вольф выглядел состарившимся, изнуренным, больным. Его серый шерстяной плащ так свалялся и измызгался, что шерсть напоминала скорее грязный войлок. Маленькая бурая шапка была плотно нахлобучена на голову и ясно было, что под шапкой не волосы, а плешь. В отличие от смуглолицего, темноволосого и темноглазого Элиаса, Вольф был бледнокожим, светлые глаза глубоко западали и глядели с невольной угрюмостью, растрепанная бородка и длинные растрепанные бачки вовсе не украшали его худое лицо. И лицо это было вытянутое какое-то, морщинистое — все в сетке мелких острых морщин — с запавшими щеками и бледными губами. Не так уж трудно было понять, что этот человек болен, а короткие приступы кашля, которые он и не пытался сдерживать, заставляли предполагать болезнь легких.
Судя по его языческому имени — «Волк», напоминавшему о тех уже далеких временах, когда местные жители поклонялись диким зверям, полагая их умнее и уж во всяком случае сильнее людей, Вольф являлся потомком тех германцев, что где-то в пятом веке под влиянием проповедников с Востока обратились в иудейство. О его германском происхождении свидетельствовали и его светлые глаза и светлая кожа.
Элиас знал Вольфа с детства. Маленькими мальчиками они изучали в школе одного из раввинов основы иудейского вероучения. Оба запомнили холодные зимние дни, когда маленькие ученики стремились подобраться поближе к жарко натопленной печи, непонятные буквы и слова древнееврейского языка, так не похожего на родной франконский германский диалект, и кнутик сурового учителя, частенько опускавшийся на их детские худенькие ручки.