Нам нужна великая Россия

Андреев Николай Юрьевич

Едва он вышел, как столкнулся в коридоре с картины, которая должна была бы показаться невозможной не просто неделю или год назад, а едва ли не утром. Двое..."Вождь" присмотрелся, - трое!
– людей в рабочих тужурках держали престарелого, наверное, шестидесятилетнего, может, семидесятилетнего генерала. Даже скрученный по рукам и ногам, он с нескрываемой гордостью и уверенностью смотрел на восставших.

– Ну, как, сладко, в путах-то?
– осклабился "вождь".

Памятуя о месяцах сидения, все еще ежась от

холода каменного мешка, он наконец-то мог выместить свой гнев. О, как часто в голове своей он прокручивал картины отмщения. И - вот - замечательный шанс! Генерал "охранки"! Да ещё гордый, такой гордый и уверенный. На таких вымещать особенно приятно, смотреть, как лица их искажаются, как в глазах появляется страх, как напускная бравада стирается кровью.

Генерал хмыкнул и надтреснутым голосом ответил:

– Боевой пост всегда приятен, - только и ответил он.

Лицо его казалось "вождю" не свиной даже, - кабаньей маской. Кабан этот щерился и хрюкал над ним. Рука сама собой обрушилась на оскаленную морду. А потом еще раз. И еще. И еще. Потом на эту же морду посыпались удары. И мощный удар грузной ножици, прямо под ляжкой. Хрустнула свиная кость, раздался сдавленный, едва слышный визг. "Вождь" все б ил и бил, хоть тушу и волокли на улицу. Там, на улице, по туше били прикладами. Но чертов кабан перестал хрюкать: он умирал молча, старый, седой кабан, с какими-то совершенно человеческими глазами. Когда туша, разом напрягшись, всеми клеточками одновременно, почти тут же расслабилась – в глазах ее, столь ненавистных ему буркалах, застыло...Что же? Какая-то...вера? Какая может быть вера у кабана, старого хряка? А ведь что-то же было...Но во что вера-то?

"Вождь" отвернулся, не в силах выдержать этот взгляд. Даже коробка с заветной карточкой более не радовала душу...

***

Из рук в руки переходила листок плохонькой бумаги с надписью химическим карандашом. Надпись гласила, что необходимо "всю полицию" арестовать. Подпись - Временный комитет Государственной Думы - развеивала все сомнения. Арестовать - это запросто, этого давно все ждали...

Николай Егорович Врангель смотрел, на всякий случай прижавшись спиной к сене, из окна в едва-едва освещенный дворик. Дом замер в ожидании, а потому было прекрасно слышно, что же творится там, внизу...

Толпа, разношерстная - в неверном свете Врангель разглядел студенческие мундиры, солдатские шинели и очень даже порядочные шубы - разлилась по мостовой. Волны этой толпы рванули в дверь. Послышались крики, окрики, возгласы, вздохи. Человеческое море зашумело, заколыхалось, готовясь разродиться штормом. И точно, - шторм грянул.

Из дверей,

под свист и улюлюканье, вы толкнули человека...А точнее даже, женщину, в одном только домашнем платье. Она изо всех сил прижимала к себе двух детей. Что это были дети, Врангелю было видно хорошо: троица оказалась в световом пятне от горевших на третьем этаже окон. Но оттого обступившие ее люди казались страшнее, черней. Будто бы сама тьма обступила лучик света и вот-вот готовилась его поглотить.

– Ну, где муженек-то? А?
– окликнула тьма.

Николай Егорович слышал все это явственно, точно стоял там...Но только...В пятне или во тьме?..

– Не знаю, - было ответом.

Женщина только прижала к себе детей. Что то были именно ее дети, сомнения не было: к кухарке, к служанке или даже к няне не станут так тесно прижиматься. Ручки их, совсем маленькие, хватались за полы платья, точно это был самый что ни на есть прочный щит в этом мире, да и во всех иных мирах - тоже. Врангель это видел хорошо, а может, и воображение чего-то подрисовало.

– Муж-то где? А?! Вот сволочь, молчит! - тут же раздался еще более высокий и нервный голос.

– Ну ежели мужа нет, так мы с нею! Тут! С нею!
– кричала какая-то старуха, расположившаяся у самого края пятна, на ступенях парадной.

Что-то сверкнуло - и обрушилось на голову женщины.

Она припала на колено, а кровь хлынула из р аны на голове на платье и на детей. Те принялись плакать, надсадно, еще не успевая понять, что же именно творится, но чувствуя, что матери делают плохо.

Снова сверкнуло. Врангель сумел разглядеть в руках у той старушки кочергу с шаром на конце. И шар этот, чугунный, должно быть, снова опустился на голову женщины...

Она упала на брусчатку, уже очищенную десятками ног от снега. И что-то темное стало обтекать ее, но не столь же темное, как толпа вокруг.

Тьма...О, нет, не тьма, - люди, сами люди завопили и заулюлюкали радостно, подзуживая храбрую, "сознательную" старушонку.

– Так их!

– Растак!

– И этак!

– Эва как идет!

– Да!

– А эти чем лучше?
– завопили из толпы.

И тут же новые крики одобрения.

Мальчиков, смешно обхвативших руками побелевшую мать, попытались растолкать ногами. Но в их ручках в тот момент нашлось столько силы, что вся толпа, даже целых десять таких толп, не смогли бы эти ручки оторвать от мертвой матери.