Нам подниматься первыми
Шрифт:
Позади нелегкая баталия с врачами, не желавшими отпускать «белобилетника» на фронт. «Не годен», — написано было в его военном билете. Зрение у Павла подкачало. Врачи слушать не хотели. Тогда он выучил наизусть таблицу и поразил всех своим «стопроцентным» зрением.
По Литературному институту издали приказ:
«…Студента 4-го курса Когана П. Д. числить в отпуске до возвращения из Красной Армии».
Жаркие бои на юге. В одном из них Павел был сильно контужен.
Потом началось сражение за Новороссийск.
Рос на остроголовой сопке Сахарной Голове лес. Это сейчас — кустарники, терн
В первых числах сентября сорок второго линия фронта прошла по Сахарной Голове. Слева — борющийся с оккупантами город, впереди — лес и партизаны, справа — наши войска. Преградили они путь врагу на Кавказ и дальше Сахарной Головы и цементного завода «Октябрь» не пустили.
Каждый день ровно в восемь вечера начиналась бомбежка. Жители, кто еще не был эвакуирован, прятались по подвалам, траншеям. Как-то после очередной бомбежки вышла из подвала своего дома, что по улице Щелевой, Александра Семеновна Жорох. А в саду — зенитка. За углом дома, правее подвала, — блиндаж. А около него стоит кареглазый солдат.
Его Александра Семеновна еще не видела здесь.
— Ну как, бабушка, живем? — спрашивает.
— Да как-нибудь, сынок, — улыбнулась маленькая, щупленькая старушка в очках. — Где ребята прежние? Небось ушли?
— Да, теперь мы здесь будем. Вам воды принести?
…Вот куда тебя забросила, Павел, военная судьба. Был студентом Литературного института, одновременно учась на вечернем отделении института философии, литературы и искусства (был такой в Москве).
В Москве перед самой войной уже подумывал о книжке своей. Первой книге стихов. Ладно, после войны время еще будет. «Павел Коган. Стихи и поэмы». Правда, неплохо?
А сейчас Коган — военный переводчик 1339-го горнострелкового полка 318-й стрелковой дивизии.
Медленно спустился по земляным ступенькам в блиндаж. Уселся на земляную, лежанку. Пододвинул к себе столик, сбитый из ящиков. Достал старый, потрепанный блокнот.
Нам лечь, где лечь, И там не встать, где лечь… И задохнувшись «Интернационалом», Упасть лицом на высохшие травы И уж не встать…Сейчас — в разведку. Блокнот с собой нельзя брать, не положено. Ничего, стихи и в голове можно хранить.
Только что получил приказ: идти на Сахарную. Там укрепились враги. Хорошо бы взять «языка». Павел встал с лежанки. Негромко скомандовал бойцам:
— Пора, ребята.
…Узкая тропинка петляла вдоль щели. Сквозь стволы деревьев горели звезды, ослепительным светом прожигая черное небо. Такое мирное небо. Оно уже начинало светлеть. Приближался рассвет. 23 сентября сорок второго года.
Впереди — поляна. Черный силуэт вершины над ней.
— Я пойду вперед! — сказал Павел.
Осторожно он двинулся по тропинке. Кончилась поляна. Сейчас махнуть рукой — за мной!
Не успел.
Что-то толкнуло в грудь, повалило на землю.
Упал лицом в высохшую
Я поднимаюсь по лестнице большого старого дома на тихой московской улице. Останавливаюсь у квартиры № 132. Невольно медлю нажимать на звонок. Может быть, много лет назад так же медлил почтальон, принесший с фронта скорбную весть? И дверь ему так же открыла невысокая седая женщина с глубокими черными глазами, Фаина Моисеевна, мать?
В небольшой квартире уютно. Навстречу мне поднялся пожилой мужчина. Давид Борисович, отец.
В эту квартиру Коганы вселились еще до войны. И кажется, она хранит до сих пор тепло сердца их погибшего сына.
Вот у двери стоит старенькая этажерка, плотно набитая книгами в пожелтевших от времени обложках. К ним прикасались руки Павла.
Висит на стене большая фотография: темноглазый паренек в тщательно отутюженном пиджаке смотрит задумчиво и чуть печально.
— Павлику было тогда шестнадцать, — сказала Фаина Моисеевна, заметив, с каким вниманием я разглядываю снимок. — Костюм сшили ему впервые. Решил сфотографироваться. Хотите посмотреть альбом?
Конечно, я не отказался и уже через минуту бережно перелистывал тяжелые картонные страницы.
Павлику шесть лет, в детском саду строит кораблик, вооружившись деревянным молотком. В школе разыгрывают какую-то пьесу: белые расстреливают рабочих. На Павлике — офицерская фуражка странной формы, на плечах — бумажные эполеты. На лице — недовольство, видно, совсем не хотел играть роль врага, да досталось.
В счастливое время жило его поколение, время великих строек, время великих перемен. И стихи его были звонкие, в них пробивались наружу страсть и нетерпение, жажда больших дел.
Есть в наших днях такая точность, Что мальчики иных веков, Наверно, будут плакать ночью О времени большевиков. И будут жаловаться милым, Что не родились в те года, Когда стонала и бурлила, На берег рухнувши, вода…Так писал Павел Коган за год до войны.
Слышишь, это и про тебя…
Он ведь не дожил до Победы.
В Центральном доме литераторов Москвы на мемориальной доске писателей-москвичей, павших смертью храбрых, золотом горит сейчас имя Павла.
И у туристских костров, в вагонах поездов, на палубах кораблей живет, не умирает песня «Бригантина».
Но где похоронен поэт Коган? Вот уже более тридцати лет этого никто не может установить. Погиб у подножия Сахарной Головы — но там ли он был похоронен?
Летом 1945 года Давид Борисович Коган приехал в Новороссийск, чтобы попытаться отыскать могилу сына. Горком партии и горисполком пошли ему навстречу и направили вместе с ним специальную бригаду минеров. Без минеров ходить по земле, бывшей линией фронта, далеко не безопасно. Давид Борисович прошел дорогой сына, по местам ожесточенных боев. Но могилу Павла найти не смог…