Нам здесь не место

Санчес Дженни Торрес

В приюте женщина усаживает его, приносит всем нам воды и велит Чико пить медленно. Она задает ему простые вопросы — сколько лет, как зовут, откуда родом, — но он лишь смотрит ей в лицо и молчит.

— У него серьезное сотрясение мозга, — наконец говорит женщина. — Вы все должны пожить тут, дать ему время восстановиться.

— Долго? — быстро спрашивает Пульга.

— От сотрясений неделями поправляются. — Она вздыхает. — По правилам у нас можно жить три дня, но мы не будем обращать на это внимания, раз уж народу тут сейчас немного. — Она окидывает взглядом почти пустую комнату.

—

Мы не можем ждать даже трех дней, — поворачивается ко мне Пульга. — Нам нужно двигаться дальше.

— Если вы не подождете, он еще больше растрясет свой мозг, — поясняет женщина. — И риск, что отек станет еще сильнее, тоже есть.

— У нас нет выбора, — говорю я Пульге. — В таком состоянии он не может никуда ехать.

— Я так устал… — шепчет Чико.

— Нужно немножко тут посидеть, поговорить со мной, — обращается к нему женщина. — А потом можно будет и поспать. О’кей, nino, малыш?

Чико кивает.

Женщина изучает нас с Пульгой. У нее лоснящееся лицо, круглые щеки, высокие скулы. От нее пахнет лосьоном «Пондз», и на мгновение я словно переношусь в спальню, которую делила с мамой с тех пор, как отец нас бросил. Я вижу, как перед сном она втирает этот лосьон себе в лицо, глядя в зеркало. «У нас все будет хорошо», — говорила она в первые ночи после его ухода, когда мы обе были напуганы и чувствовали себя сиротливо. Потом она залезала в постель, и пока я засыпала, чувствовала, как мамин запах обволакивал меня.

Женщина обращается к нам:

— Вы двое, добудьте себе чего-нибудь поесть. Кухня вон там. И ему тоже принесите. Только сперва вымойте руки.

Я слышу, как она разговаривает с Чико, добиваясь от него ответов. Потом, удовлетворившись, отводит его в комнату, чтобы он мог поспать. Мы с Пульгой едим хлеб, запивая «Гатбрейдом», но женщина вдобавок к этому разогревает бобы и плюхает их нам в тарелки.

Часть третья. El Viaje Путешествие-------------»

Она смотрит, как мы едим, как чешем головы, а потом говорит:

— Идите-ка сюда.

Достав из комода тонкую деревянную палочку, она водит ею в моих волосах, разбирая их на проборы и разглядывая.

— Я знаю, — сообщаю я ей, прежде чем она успевает что-то сказать. Я уже несколько дней подозреваю, что обзавелась вшами.

Она проверяет и голову Пульги, а потом вздыхает:

— Лучше будет обрить вас, а потом помыть головы специальным шампунем, чтобы прикончить вшей, которые останутся. Немного шампуня у меня есть.

Женщина улыбается, берет машинку для стрижки волос и указывает на стул в гостиной, предлагая Пульге сесть на него первым. Она тихо напевает, пока его волосы клочками падают на пол. Сидя с закрытыми глазами, Пульга кажется таким маленьким… Когда с ним покончено, женщина обращается ко мне со словами:

— Теперь твоя очередь.

В этот момент один из тех, кто сидел перед домом, заходит внутрь, видит нас и смеется. Это невысокий дядька, одетый лишь в шорты, которые ему велики, и тонкую белую футболку.

— Это рекорд, Соледад! Они ж минут пятнадцать только здесь, а ты уже их бреешь. Наша Соледад такая, — поясняет он, качая головой. — Если понадобится, она пустит свою машинку

в ход, даже когда ты спишь. — Он смеется, и она присоединяется к нему — их смех наполняет комнату.

— Да мне просто не вынести мысли о том, что вы все будете расхаживать в таком виде, — говорит женщина, и ее смех затихает. — В конце концов, вы ведь не животные, — добавляет она. — Иди сюда, помоги. Подмети волосы с пола.

Мужчина кивает и берет метлу с совком.

— Вас так зовут? — спрашиваю я женщину. — Соледад?

Она кивает, водя машинкой по моим волосам:

— Да, можешь поверить?

— Вам нравится?

— Нет, — сразу отвечает она. — Как мне может нравиться имя вроде Соледад? Печально, когда тебя назвали в честь одиночества [20] . Когда я была маленькой, ненавидела своё имя, потому что оно мне казалось взрослым. А теперь ненавижу, потому что оно наложило отпечаток на мою судьбу.

20

Soledad — одиночество, уединение(исп.). — Примеч. пер.

Я понимаю, что, скорее всего, она говорит о чем-то очень личном, но не хочу любопытствовать и держу свои мысли при себе.

— Я одна даже тут, — говорит она, оглядывая шел-тер. — Этот маленький приют разваливается, сюда приходят только те, кто совершенно отчаялся. В основном мигранты едут дальше, потому что чувствуют в себе достаточно сил добраться до следующего шелтера. Но мне тут нравится. Здесь я могу помочь тем, кому совсем плохо и кому больше всего нужна помощь. И есть великодушные люди с щедрыми сердцами, которые не дают нам закрыться и помогают выживать.

Пульга пристально смотрит на нее, а потом отводит взгляд.

Что-то в манере Соледад говорить заставляет меня ощутить некую близость между нами. А она вдруг, внимательно изучая мое лицо, спрашивает:

— Ну а тебя как зовут?

Я знаю, что она все поняла, поэтому не пытаюсь солгать:

— Крошка.

— Крошка, — качает головой Соледад. — Нехорошее имя. С ним ты так и останешься маленькой. Тебя действительно так зовут?

Мне уже давно кажется, что у меня нет настоящего имени, а та девушка, что ходила по улицам нашего города, жила в моем доме и спала в моей постели, просто не существует. И я не знаю, осталась ли она там, в прошлом, или испарилась, как испаряется вода, поднимаясь ввысь над всеми этими автобусами, полями и поездами.

Кем была я в тот день, когда только родилась и моя мать впервые посмотрела мне в лицо?

— Флор, — отвечаю я наконец на вопрос Соледад. Ее лоснящееся лицо расплывается в улыбке.

— Ах Флор, — повторяет она. — Ну так гораздо лучше.

Я улыбаюсь, но улыбка исчезает, когда мне вдруг вспоминается ребенок, которому я отказалась дать имя. Он часть меня, но имени новорожденного, даже если мама как-то его назвала, я не знаю.

Соледад встает со стула и выключает машинку для стрижки. Дезинфицирует спиртом лезвия и убирает ее в комод. Потом лезет в шкафчик, извлекает оттуда старое потрепанное полотенце и вручает мне: