Нам здесь жить (фрагмент)

Олди Генри Лайон

Ладно, хватит рефлексировать, пора "Олдевку" пить!

И я пошел пить ее, родимую. Шагов через двадцать ноги у меня поехали в разные стороны, я чудом извернулся, спасая бутылки -- и краем глаза увидел у фонтана босую девушку в легком платьице, глядящую мне вслед с каким-то неприятным сочувствием. Снег падал на золотистые волосы, на хрупкие, почти детские плечи, превращая Ту в стройного снеговика, я невольно передернулся, глядя на это незамерзающее чудо, а потом водяница шагнула в фонтан и исчезла, а я вздрогнул и побежал к Ерпалычу.

Никуда она, оказывается, не девается, даже если фонтан зимой и не работает! Вот ведь

как...

3

...Нет, все-таки он -- псих. А то я вдруг начал в этом сомневаться.

Поначалу все было просто: Ерпалыч сидел в дряхлом плетеном кресле, скособочившись и тяжело дыша, а я суетился вокруг журнального столика с исцарапанной инкрустацией, раскладывая на этом антиквариате нарезанное ломтиками сало и бутерброды с рыбой-шпротой. Или с рыбом-шпротом; кому как больше нравится. Закуску я принес с собой из дому -- спохватился-таки по дороге -- и правильно сделал, потому что Ерпалыч явно питался воздухом. Рюмки у него были свои, но все разные, так что я подбирал их по размеру, а эстетику пришлось отодвинуть в сторону. После я разлил перцовый бальзам, плеснул немного на порог -- квартирнику...

И тут Ерпалыч вдруг бодро вскочил, кинулся к стоявшему в углу на футляре от швейной машинки магнитофону (катушечный "Садко", динозавр вымерший!) и запустил, мягко выражаясь, музыку.

Трудно понять, как Ерпалычу удалось дожить до старости, слушая сей выкидыш муз. В магнитофонных динамиках звенело, топало, через неправильные промежутки времени раздавался лязг и молодецкие выкрики; я машинально проглотил перцовку, даже не заметив вкуса, и уставился на счастливого Ерпалыча, цедящего свою порцию мелкими глоточками (что само по себе было ненормально).

– - Что это, Ерпалыч?
– - прохрипел я.

Не думаю, что он меня услышал -- скорее, по губам догадался.

– - "Куреты" это, Алик, -- Ерпалыч придвинулся ко мне почти вплотную и радостно захлопал старческими белесыми ресницами.
– - Группа такая. Да вы не волнуйтесь, к ним быстро привыкаешь...

Сомневаюсь, чтобы мне хотелось привыкать к этим оглушительным "Куретам".

– - А-а... зачем?

– - Надо, -- строго сказал Ерпалыч и пальцем мосластым погрозил.
– Надо, Алик! Вы мне лучше вот что скажите...

Я даже не успел сообразить, что он меня до сих пор на "вы" величает, как Ерпалыч уже налил по второй и удрал из комнаты. Вернулся он с потрепанной книжкой в руках, в которой я с удивлением узнал своего собственного "Быка в Лабиринте".

Еще первого издания, покет-бук в мягкой обложке.

Пять тысяч тиража.

– - Скажите, Алик, -- вопрошает Ерпалыч тоном матерого инквизитора, замыслившего расколоть еретика на "сознанку", -- вы сами додумались вести рассказ от имени Минотавра? От первого лица?

– - Не знаю, -- искренне отвечаю я.
– - Может, сам... а может, читал где-то или видел -- вот оно и отложилось. Борхесы там всякие, Олдя, Бушков с Валентиновым... хрена теперь вспомнишь!

– - Вы честный человек, Алик, -- Ерпалыч сказал что-то еще, но я из-за "Куретов" не расслышал.
– - Давайте выпьем за ваш талант.

Я хотел было возразить -- но он уже выпил. И салом заел. Так что пришлось присоединяться. А после третьей гляжу: или "Куреты" вроде тише стали, или я и впрямь к ним привыкать начал, только сидим мы хорошо, рыбу-шпроту кушаем, и я Ерпалычу рассказываю, как "Быка" писал, как по ночам в зеркало глядел, боялся, что рога Минотавровы

прорастают, а потом рога проросли-таки, бросила меня Натали к свиньям хреновым, и я Миньку-бедолагу за неделю убил, то есть не я, конечно, а Тезей, только Тезей у меня такой сукой вышел, что самому противно, а читатели и не заметили, что Тезей -сука, и Ариадну он сам бросил, нечего на Диониса валить, и пора по четвертой, или по пятой, не помню уже...

"Куреты" брякают, я трезвый вдруг оказался, только тяжелый, а Ерпалыч меня спрашивает:

– - Скажите, Алик, вы случайно Тех не боитесь?

– - Нет, -- отвечаю, -- что я, сумасшедший? Чего мне их бояться? Жертвую я исправно, молюсь по графику, службы все в квартире работают, оберег-манок на месте, раз в месяц заговорщика вызываю -- подновлять... С кентаврами я вообще на коротком колесе, маньяков давно Первач-псы повывели, спасибо им!.. Нет, Ерпалыч, не боюсь.

– - Кому "им" спасибо-то, Алик? Псам или маньякам?

Я смеюсь, "Куреты" орут, а Ерпалыч бороду в кулаке крутит, ногу за ногу забросил, брючина обтрепанная чуть ли не до колена задралась, голень старческая, сухая, в пятнах каких-то синих...

– - Ладно, -- смеется старый хрыч, -- оставим Тех в покое. И мольбы по графику -- за компанию. Лучше скажите мне, Алик, что вы сейчас пишете?

– - Скажу, -- отвечаю.
– - Сейчас скажу. Только яичницу поджарю.

Яиц десяток я тоже с собой принес. Забрал их из сумки -- одно треснуло, зараза, но не потекло вроде -- и пошел на кухню. Сковородка у Ерпалыча почему-то в холодильнике стояла. Пустая, чистая, и под самой морозилкой. Вынул я ее, на плиту поставил, огонь зажег, яйца бью -- и только на пятом яйце соображаю, что плита-то у Ерпалыча четырехконфорочная, старого образца, без "алтарки"! Интересно мне стало: что старик делает, когда у него, к примеру, труба потечет? Шпагатом с наговоренным узелком перевязывает? Или к соседям идет? А может, на обычной горелке жертву приносит? Одной ведь молитвой, как известно, дом не ставится... да и шпагатик течь в лучшем случае неделю удержит. То-то у него кухня такая обшарпанная, краны все текут, и форточка выбитая целлофаном затянута.

Вернулся я в комнату, стали есть яичницу, и начал я Ерпалычу на житье-бытье жаловаться. Хорошо он слушать умел -- я и сам не заметил, как от старого "Быка..." с Тезеем-зоофилом к новому, свеженькому перескочил; к заветным, м-мать их, "Легатам Печатей"! Терпеть ненавижу о недописанных вещах под водку трепаться, особенно когда текст второй месяц виснет, да только язык мой -- враг мой! Зря я, конечно, через слово ругался по-черному, но уж больно разобрало! Некому мне выговариваться, сижу над "Легатами" в тоске душевной, дерьмо в себе коплю яко во месте отхожем, травлю душу злостью, будто кислотой... раньше хоть перед Натали распинался -- все, глядишь, полегче становилось.

– - Любопытно, любопытно, -- бормочет Ерпалыч, -- даже очень... Говорите, Легаты Печатей?.. Ангелы-Хранители?

– - Скорее уж вредители, -- отвечаю; и по памяти, полуприкрыв глаза:

– - И воскликнул он громким голосом к четырем Ангелам, которым дано вредить земле и морю, говоря...

– - ...Не делайте вреда, -- мигом подхватил Ерпалыч, счастливо жмурясь сытым котярой, -- ни земле, ни морю, ни деревам, доколе не положим печати на челах рабов Бога нашего! Ишь ты -- ангелы-вредители... Вы, Алик, это тоже сами придумали, или как?